– А это у нас так всегда было заведено – были писатели московские и питерские. Вот Ильф и Петров – это Одесса или Москва, Паустовский, как и Булгаков – Москва и Киев…

– Зато Достоевский и Гоголь – Санкт-Петербург! – в тон мне продолжила Ольга. – Только и исключительно!

– Ага… Знаешь, у нас даже поэтические школы были разные – питерская и московская. Цветаева – москвичка, а Ахматова – петербурженка. В Питере даже Маяковского не знали и, в общем, не любили. Москву с Питером пытались помирить только братья Стругацкие – Аркадий жил в Москве, Борис в Ленинграде, а писали они вместе.

Ну, вот мы и приехали, отсюда положено начинать все булгаковские лекции. Когда-то это была площадь Старых Триумфальных ворот, перед войной её отдали Маяковскому, а теперь она просто Триумфальная. При Петре здесь на римский манер построили триумфальную арку в честь победы в Северной войне. Ну, арка, как водится в Москве, сгорела – она же деревянная была – а название осталось.

– А Маяковский где-нибудь здесь жил? – спросила Ольга, прищурившись, разглядывая площадь.

– Нет, но в Москве это совсем не обязательно. Пушкин тоже не жил на площади своего имени. Правда, в Английский клуб хаживал в картишки поиграть, любил он это дело, а Аглицкий клуб там рядом. Маяковский жил на Лубянке.

– Как на Лубянке? Разве там жили?

– Ты о чём? А-а-а, понял. Да нет, конечно, Маяковский жил на улице Лубянка, но это, в принципе, рядом с той конторой, что ты имела в виду. Но вообще, мадемуазель, не отвлекайте лектора! Вопросы потом.

– Хорошо, – послушно сказала Ольга, – потом так потом. Только имей в виду, что сейчас во Франции «мадемуазель» говорят только проституткам. Неудобно может получиться.

– Да? Не знал…

– Да не красней, ты же ничего такого не имел в виду, ну, не знал, и всё.

– А как же теперь обращаться?

– «Мадам».

– Какая же ты мадам? Мадам – она крашеная, с зубами на два номера больше положенных от природы и с наштукатуренной физиономией. Ты – самая что ни на есть мадемуазель! Ох, прости, пожалуйста… Я правда не хотел…

Ольга звонко рассмеялась.

– Давай оставим в покое лингвистику. В Европе совсем помешались на гендерном равенстве. По-моему, добром это не кончится. Называй меня просто по имени.

– Ага, хорошо… – я украдкой вытер лоб, – о чём это мы, значит? А, ну да, о площади. По справедливости её, конечно, надо было бы назвать именем Пастернака, он родился во-о-н в том домике, или именем Мейерхольда, о Булгакове даже и не говорю, но не сложилось.

А вообще, площадь знаменитая. У тебя за спиной когда-то стояло здание Театра кукол, ещё дореволюционное, а вот там, слева, где сейчас стоянка, был Театр «Современник».

– А Булгаков-то причём?

– Так ведь здесь давал гастроли чёрный маг! Видишь зал Чайковского? До революции здесь был театр Шарля Омона. Ну, конечно, никакой не театр, а кафешантан с порнушкой, а может, и с номерами, не знаю. А рядом с ним, там, где сейчас Театр Сатиры, до революции был цирк Никитина. Омон разорился и сбежал из России, его театр отдали Мейерхольду, а в цирке открыли мюзик-холл. Вот в этот-то мюзик-холл Воланд и пришёл, чтобы посмотреть на москвичей, отсюда выскакивали голые гражданки. Понятно, что автомобильного тоннеля тогда не было, а вот летний сад был там же, где и сейчас, и место, на котором стояла деревянная уборная, тоже определить можно.

Потом театр Омона снесли и начали строить театр для Мейерхольда, но старик постоянно менял требования к проекту и изрядно надоел архитекторам. Когда в тридцать девятом его арестовали, театр быстренько переделали в концертный зал, его ты и видишь.

– А за что арестовали Мейерхольда?

– По-моему, ни за что. Ему же к семидесяти уже было, какой из него враг народа? Но характер у Мейерхольда был – не дай бог. Наверное, обидел кого-нибудь, а тот возьми, да и донос напиши. По тем временам – достаточно.

– А Булгаков был знаком с Мейерхольдом?

– Чего не знаю, того не знаю. Но вот то, что Михаил Афанасьевич режиссуру Всеволода Эмильевича не любил и ядовито вышучивал, – факт. Помнишь, в «Роковых яйцах»:

А в «Двенадцати стульях» режиссёр театра «Колумб» Ник. Сестрин – это тоже Мейерхольд.

У входа в концертный зал старухи с беспощадными глазами продавали календари с портретами Сталина и монархическую литературу. Сторонницы различных политических убеждений привычно и вяло переругивались.

– Что это? – удивилась Ольга.

– Заповедник гоблинов. Не обращай внимания, они безобидные.

На театральных афишах старательно кривлялись немолодые актёры в диковатых костюмах. Смотреть на них было неприятно.

И вот – Садовая, 221б.

– И правда, совсем рядом… – сказала Ольга, разглядывая зажатый безликими домами узкий двор. – Как-то я иначе себе всё это представляла. Знаешь, по-моему, Воланда здесь не было, я его не чувствую. И Коровьева не было, и Геллы. Просто двор.