Головастик с любопытством смотрел на подпрыгивающих перепачканных в грязи сородичей и научился считать до пяти — потому что именно столько пыталось добраться до него снизу. Из чистого любопытства он зачерпнул в ладошку грязи и метко швырнул комок прямо в глаз одному из них. Тот завизжал от злости и, не в силах достать обидчика, набросился на ближайшего товарища. Внизу снова возникла куча-мала, из которой то и дело в воздух взлетало оторванное в драке ухо или тонкий чешуйчатый хвост.

В это время на Кухню пришел здоровенный хромой орк, в обязанности которого входило следить за новорожденными. Он пинком разогнал драчунов и достал черпаком из котла тех, кто не мог выбраться сам. К счастью, орк этот был невероятно тупым даже для своего племени и не стал рассматривать малышню. Иначе не сносить головастику головы: его бы посчитали уродцем и тут же растоптали в мокрое место. Неуклюжий смотритель Кухни в заляпанном кожаном фартуке, которым, кстати, очень гордился, просто загнал малышню плеткой в пещеру неподалеку и вывалил на пол ведро вареных мышей-полевок — излюбленную пищу новорожденных орков. А через минуту он и вовсе забыл про них, предоставив своей судьбе. Очень скоро он уже спал на полу под медленно остывающим котлом, откуда когда-то появился сам: на ближайшие две недели его работа закончилась.

Когда всех мышей съели, Клюпп (будем звать его так, потому что он сам себя так назвал), остался совсем один. Остальные, раздувшиеся от пищи, разбрелись куда-то, не имея представления о том, что будет дальше, для чего и куда они идут и зачем вообще существуют на этом свете. Им было достаточно того, что брюхо набито вкусными мышами, а после уж будь что будет…

Вторым делом (первым он придумал себе имя) Клюпп решил убраться подальше от этого места, которое было ему противно. Вокруг него происходило невероятное количество каких-то загадочных вещей, которые он слышал, обонял и видел. Вот по стене важно прошагал большой мохнатый паук с восемью блестящими глазами. Жуткое существо, если не знать, что он сам всех боится. Затем в пещеру впорхнула летучая мышь, покружила у потолка и повисла вниз головой на выступе. Некоторое время Клюпп разглядывал ее снизу. Мышь, способная летать, показалась ему прелюбопытным созданием. Но попытки заговорить с ней сразу же провалились.

Какое-то время он еще побродил кругами, рассматривая все подряд и принюхиваясь, потому что мир был для него нов и удивителен. Особенно мир, в котором не присутствовали другие орки. Их следы были словно темные пятна грязи на чистом полу. Среди вони орочьих нор Клюпп чувствовал струйку совершенно другого запаха — свежего и прекрасного. Будто тонкая голубая лента над черной рекой грязи. Маленький орк встал с камня, на который присел, размышляя над смыслом своего существования, а заодно устройством летучих мышей, и пошел туда, откуда она тянулась.

Страх перед Харканом был столь велик, что даже его слуги старались держаться от него подальше, и каждый раз ему приходилось кричать как резаному, чтобы принесли ночной горшок или тарелку супу. Да и дисциплиной орки не отличались — только дай поспать или подраться, набить брюхо падалью и поорать в темной пещере друг на друга. Так что сторож, оставленный присматривать за подъемником и лестницей, давно куда-то запропастился. На нее-то и набрел маленький любопытный орк, искавший источник свежего воздуха в подземельях. Он напряженно посмотрел на ступени, вздохнул и начал карабкаться вверх.

Третьим, что сделал Клюпп в своей жизни, было открытие огромного мира вокруг горы, а заодно и самой горы — только уже не изнутри, а снаружи.

Как раз когда Клюпп делал первые шаги в новом для себя мире, Одд выпустил из рук сопящего мишку и сам выбрался из шалаша. В его глаза и ноздри ударило солнце и аромат поздней весны. Того самого времени, когда в предгорьях еще не жарко, а зелень свежа, смоляниста и пахуча. Внизу простирался бескрайний лес, щедро напитанный ярким солнцем. Судя по всему, недавно здесь прошел дождь, и с веток кривых сосен за шиворот падали редкие капли, а паутины в жесткой траве были полны переливающихся алмазных точек.

Одд огляделся вокруг, стараясь понять, где он находится, но не пришел ни к какому выводу. Вид на низину загораживали деревья. Сзади над ним нависал бурый гранитный балкон, на котором в ветвях раскидистого куста устроилось целое семейство соек, обеспокоенных появлением чужака. Судя по высоте солнца над головой, была середина дня.

Перенесенный во времени медвежонок суетливо бегал вокруг, пыхтя и обнюхивая корни деревьев, постоянно оглядываясь на своего случайного благодетеля. «С этим шалопаем придется что-то придумать…» — подумал Одд. Но что делать с прибившимися к тебе в лесу медвежатами из каменного века, он понятия не имел.

В тяжелой одежде сразу стало жарко и неудобно, будто яркий свет сам по себе делал наряд из дубленых шкур и высоких меховых сапог неприличным. Одд скинул на землю мешок и размотал шнурки куртки. Затем, скача на одной ноге, стянул верхние штаны, скрутил одежду и привесил на ремне за плечами. Получилась довольно тяжелая ноша. Но за жарким полуднем на горы и лес вокруг скоро спустится холодная ночь, так что оленьи шкуры ему еще пригодятся. Да и вообще неизвестно, в каком времени и в какую погоду ему придется заночевать сегодня…

В двух шагах справа стоял шалаш в человеческий рост, собранный из сосновых лап и широченных листьев какого-то неизвестного растения — то ли лопуха, то ли папоротника, находчиво им притворившегося. Листья были почти свежими, их сорвали не раньше, чем за пару дней до появления Одда.

Шалаш этот был совсем не тем укрытым шкурами и заваленный снегом, где он ночевал только что, а легкий, который наскоро ставят, чтобы укрыться ночью от дождя и мошки. Перед входом чернело остывшее свежее кострище. Совсем недавно здесь кто-то готовил пищу. Сразу за шалашом Одд нашел аккуратно прикопанные кости некрупной птицы. Там же между камней стоял перевернутый вверх дном начищенный котелок и оловянная миска с ложкой под ним. Хозяин этого временного жилища явно собирался сюда вернуться. Судя по утвари с оттиснутой мастером на дне печатью в виде очень полосатой пчелы с выпученными глазами, это вполне могло быть его, Одда, настоящее время.