Он получил свою победу, и нельзя сказать, что он ею не наслаждался. Были великие и чудесные моменты, как например свидание с освобождённым Парижем. Однако он был и оставался пленником своей победы, и он потирал о неё свои раны, как лев трётся о прутья своей клетки. Политик Черчилль в последние девять месяцев войны — это последовательность импровизаций, неутомимый ванька–встанька. В августе 1944 года он летал в Италию с отчаянными (и не до конца продуманными) планами, всё–таки каким–то образом сделать возможным прорыв на Триест и Вену. Тщетно, итальянский фронт был слишком беспощадно ослаблен и опустошён в пользу французского. Затем ему пришла неожиданная идея: что мог делать Рузвельт — прямой, жёсткий торг со Сталиным как держава с державой — не следует ли и ему так же поступить? В октябре он полетел в Москву и провёл жёсткие, циничные сделки со Сталиным: Румыния для тебя, Греция для меня; а Польшу отодвинем на Запад — как, это можно изобразить тремя спичками. Что последовало, было его самым отвратительным моментом, со сценами, которые лучше забыть: польский премьер–министр Миколайчик, который не хотел позволить, чтобы его страну продавали в розницу, угрожал буквально кулаком. А когда освобождённые Афины восстали против установленного английскими освободителями консервативного правительства, он приказал обращаться с ними как с покорённым городом. Сталин наблюдал без комментариев, и Черчилль сказал в палате общин, что никогда какое–либо правительство не было более верно своему слову, чем русское советское правительство. Однако когда весной 1945 года неожиданно для западных армий возникла возможность всё же первыми прийти в Берлин и на Одер, он сделал всё возможное, чтобы уговорить Эйзенхауэра и Трумэна осуществить этот нежданный шанс — который не совсем соответствовал предшествовавшим соглашениям трёх держав о зонах оккупации Германии. И отвода войск западных союзников из Саксонии, Тюрингии и Мекленбурга на оговорённые линии разграничения никогда бы не произошло, если бы дела шли по его представлениям. Россия снова стала врагом.

Серьёзно ли он обдумывал ранним летом 1945 года продолжение войны против России? Его считали на это способным, и сам он должен был, по меньшей мере задним числом, считать себя способным на такие размышления. Во всяком случае, позже он утверждал, что в мае 1945 года он отдал приказ как следует собирать захваченное немецкое оружие и заботиться о нём, чтобы в случае необходимости можно было снова быстро отдать его в руки немецких военнопленных. Телеграмму искали и не нашли; вероятно, она никогда не была отправлена. Однако мысленно Черчилль вполне мог отдать такой приказ. В противном случае едва ли бы это отразилось в его воспоминаниях, что он его даже отдал.

Достоверно то, что летом 1945 года он снова занял жёсткую позицию по отношению к России, и достоверно также то, что тем самым он снова был созвучен с мощно поднявшимися течениями в Америке. Рузвельт был мёртв. Однако одновременно в Америке, едва капитулировала Германия, пошла полным ходом демобилизация. Что получилось, было не войной, а бесплодной перебранкой — тем, что позже назвали «Холодной войной».

У Черчилля больше не было возможности активно в этом участвовать. Ещё в мае 1945 года английская коалиция партий прекратила своё существование. В июле прошли выборы. Консерваторы, во главе с Черчиллем, выборы проиграли. Несмотря на Черчилля? Из–за Черчилля? Достаточно, Черчилль был свергнут.

Ему было теперь семьдесят лет, и это казалось концом.

Когда Черчилль в тюле 1945 года проиграл выборы, его жена сказала ему: «Возможно, это скрытое благословение». Он ответил: «Должен сказать, очень эффективно скрытое».

Большинство людей согласилось бы с его женой. Свержение Черчилля произошло практически в мгновение победы, и это обеспечило ему блестящий уход. Войн была окончена. Англия вышла из трудного положения с честью, её враги были уничтожены, и никто не мог оспорить, что всё это было заслугой Черчилля. То, что победа подняла столь же много проблем, сколько он разрешил, это он конечно знал — однако пока что только он. Его стране ещё предстояло это обнаружить, и другой человек на месте Черчилля возможно бы стал радоваться, что он больше не будет нести ответственности за предстоящее отрезвление и разочарование.

Кроме того, Черчиллю было теперь 70 лет, а последние пять лет шли год за два. Черчилль в 1945 году физически не был Черчиллем года 1940. Он постарел, и он был ужасно истощён: бессонница и раздражительность, рассеянность и некоторая сердитость. Усталость возможно было ещё раз преодолеть; от возраста спасения не было. И разве дело его не было сделано, призвание судьбы, которого он ждал всю свою жизнь, разве оно не пришло и разве не было великолепно исполнено?

Всё собственно говорило за то, что он сделал достаточно. В оказании почестей недостатка не было. Где бы он ни оказывался — не только в Англии, а также в Южной Франции, где он впервые за шесть лет проводил отпуск, но даже, к его замешательству, в побеждённом Берлине — его приветствовали и ему радовались люди. Его ожидал титул герцога; нужно было лишь руку протянуть. Английские и американские города и университеты рвали его на части, чтобы сделать его почётным гражданином и почётным доктором. В престарелом возрасте он даже стал в значительной степени богатым человеком без особых усилий: все его книги стали теперь вдруг международными бестселлерами.

К ним оставалось добавить ещё кое–что: его собственное повествование о Второй мировой войне, которого ждал мир. Разве не было достаточно работы для его последних лет жизни? В остальном: место на Олимпе, спокойствие, коллекционирование, обозрения, место в палате лордов, где он при случае мог сказать мудрое и весомое слово старейшего государственного деятеля, и вплоть до смерти греющее осеннее солнце славы: не был ли этот жребий, который казалось теперь достаётся ему без труда, столь же достойным, сколь и естественным?

Не для Черчилля. В свои семьдесят лет он был всё ещё тот же человек, что он был в тридцать, сорок или в пятьдесят. Бездеятельность всё ещё была для него личным адом; наблюдать со стороны должно было быть невыносимым; досуг сам по себе означал скуку, слава и богатство не приносили утешения. Стать отстранённым было всё ещё столь же болезненным, как и прежде. И его реакция после первого, всё еще оглушительного шока, была той же самой, что и прежде. Она всё еще была такой: «Ну, теперь уж тем более».

Семидесятилетний человек приготовился ещё раз к странствованию по политической пустыне. С начала 1946 года он работал над своим возвращением. Предложенный титул герцога он отмёл в сторону. Он остался в палате общин в качестве лидера консервативной оппозиции и претендента на должность премьер–министра. Его книга о Второй мировой войне? Её он тоже написал, в шести томах: между делом и левой рукой. Он был ненасытен. Он казался неистощимым.

Годы с 1946 по 1951 — это примечательная эпоха в жизни Черчилля. они почти что производят впечатление вариации на тему наиболее ненадёжных, сумеречных лет его политической карьеры — времени между войнами, в которое он постепенно рассорился со всеми политическими партиями и свёл к нулю свою политическую репутацию. Почти; не полностью. Быстро ставшее легендарным воспоминание о 1940 годе, славу победителя во Второй мировой войне никто не мог у него отнять; и он сам это при случае возобновлял великими речами, в которых снова был слышен старый лев и государственный деятель мирового калибра: в Фултоне и в Цюрихе в 1946 году, в Амстердаме в 1948, в Страсбурге в 1949.