Самира описала сцену, свидетельницей которой стала, наблюдая за тылами зданий. Они с Венсаном выдвинулись на позиции в начале вечера. Он сидел в машине, на стоянке, она находилась на опушке леса, увидела, как две девушки вышли из корпуса и пошли вдоль теннисных кортов к лесу, следом появилась Марго. Девицы углубились в лес, Марго чуть поотстала, потом прокралась к поляне, где о чем-то спорили Давид и те девушки. Самира была слишком далеко и не могла разобрать сути разговора, но этот парень, Давид, явно был под кайфом — он порезал себе грудь ножом. Через какое-то время троица направилась к лицею, а Марго продолжала прятаться в кустах. Судя по всему, в момент разговора ее не заметили, но Давид неожиданно вернулся и напал на Марго. Самира кинулась на помощь, но ей пришлось преодолеть метров тридцать по лесу, она споткнулась, подвернула лодыжку, упала и потому вмешалась через две минуты, «не больше, клянусь вам, патрон».

— Я прищучила его на месте преступления, но с Марго все в порядке.

— Ничего не понимаю! О каком преступлении ты говоришь? — закричал Сервас.

Чэн коротко объяснила.

— Я правильно понял — Давид пытался изнасиловать мою дочь?

— Марго уверяет, что нет. Уверяет, будто он не собирался. Но руку ей в… трусы… он все-таки засунул…

— Я еду.

Проклятье, не делайте этого, не делайте, черт бы вас всех побрал!

Он дернулся. Вернее, попытался. Ему связали руки за спиной, ноги — от щиколоток до коленей — обмотали широким коричневым скотчем и прикрутили к ножкам стула, а туловище и шею — к спинке. Стоило ему пошевелиться, и липкая лента больно натягивала кожу, вырывая волоски. Он потел, как поросенок. Исходил литрами пота, даже джинсы промокли, как будто он обмочился. Так оно и случится, если его немедленно не отпустят, он обязательно описается — от страха.

— Банда ублюдков! Мать вашу, говноеды! Я всех вас поимею!

Он оскорблял их, чтобы преодолеть собственный страх, зная, что они убьют его и что смерть легкой не будет. Он помнил, что случилось с той училкой… Садисты… Сам он никогда не был нежен с женщинами, бил их, насиловал, но то, что сделали с той женщиной, превосходило все мыслимые и немыслимые пределы. Он задрожал всем телом — от жалости к себе.

Он чувствовал запах псины, острый кислый запах собственного пота и аромат ночного леса — они привязали его к стулу, стоявшему на веранде. Ему даже показалось, что он ощущает легкое дуновение ветра откуда-то из-под земли. В ярком свете фар танцевали пылинки, кружилась мошкара. У него невыносимо обострилось зрительное восприятие — он видел даже брызги слюны, летящие из собственного рта всякий раз, когда он начинал орать на мучителей. Все вокруг вдруг обрело удесятеренную мощь, все стало жизненно важным.

— Я вас не боюсь, — сказал он. — Убивайте, если хотите, мне плевать.

— Неужели? — с издевкой произнес чей-то голос. — Вот и славно!

На том, кто это сказал, было промокшее от пота худи с капюшоном, прикрывавшим лицо.

— Тебе будет страшно, обещаю, — спокойным голосом пообещал другой голос.

Его снова пробрала дрожь. От их уверенности. Спокойствия. Холодности. Они начали разворачивать на полу рулон прозрачной блестящей пищевой пленки. У него закружилась голова, сердце забилось в груди, как птица, кидающаяся на прутья запертой клетки.

— Что это вы, на хрен, делаете?

— Ух ты, ему вдруг стало интересно!

Он попытался улыбнуться, когда они принялись наматывать пленку вокруг его обнаженных мускулистых рук, заведенных за спинку стула.

— Зачем…

— Что, пленка? — раздались смешки. — А вот зачем: ням-ням, собачки…

Силуэты незваных гостей исчезли из поля его зрения; он слышал, как они вошли в дом, открыли холодильник, что-то достали и тут же вернулись. Руки в резиновых перчатках начали засовывать куски мяса между пленкой и голым телом. Его передернуло от ужаса и отвращения.

— Что за гребаная игра? — завопил он.

Вместо ответа его полоснули по щеке перочинным ножом, и теплая кровь потекла на подбородок, шею, пленку и дешевую говядину, которой он кормил своих собак.

— Ч-ч-черт! Да вы больные на всю голову!

— Тебе известно, что полихлорвинил, из которого сделана эта пленка, на пятьдесят шесть процентов состоит из соли и на сорок четыре — из нефти?

Они продолжали кружить вокруг него, как дикари, пляшущие у тотемного столба, где ждет смерти бедолага-путешественник. Холодная пленка коснулась шеи и разгоряченного затылка; они засунули очередные куски мяса между кожей и пластиком, а последними эскалопами стали натирать ему лицо. От омерзения он резко мотал головой из стороны в сторону.

— Хватит! Прекратите! Проклятые не…

Они снова ушли в дом. Он услышал, как из крана полилась вода: они мыли руки и что-то обсуждали. Он попытался пошевелиться. Как только они уберутся, он опрокинется на пол и попробует освободиться. Но хватит ли ему времени? Крупные капли пота стекали по лбу и бороде, жгли глаза. Он понял, что они собираются сделать, и это наполнило его душу ужасом. Он не боялся умереть — но только не такой смертью. Проклятье, нет!

Он облизал растрескавшиеся губы. Пот капал с кончика носа на пленку.

Он перевел взгляд на слепящий свет фар. Ночь окутала мраком лес, дом и все вокруг. Он слышал комариный писк и треск цикад в лесу. А вот собаки молчали, терпеливо ожидая продолжения зрелища… Возможно, почуяли запах еды. Мучители прошли мимо него, спустились по ступенькам, сели в машину. Хлопнули дверцы.

— Подождите! Вернитесь! У меня есть деньги! Я заплачу! Много! Я все вам отдам! Вернитесь!

Он впервые в жизни так отчаянно молил о пощаде.

— Вернитесь! Вернитесь! Будьте вы прокляты!