— Подождут еще! — оборвал его Фредамбер. — Пошлите им свежие номера одесских газет. Там есть достаточно антиукраинских выступлений.

Черные зуавы тем временем принесли кофе и ликеры, и по приглашению мадам Энно гости перешли в зал.

Немедленно же образовалось несколько групп. Кругленький коммерции секретарь и его высокий, худой, на редкость долговязый и длинноногий компатриот и коллега мистер Джордж У. Пирсли оказались в окружении одесских банкиров и русских промышленников. Речь зашла о нефти, угле, руде, концессиях и дивидендах. Украинские помещики окружили опьяневшего генерала Шмула. Началась критика ошибок, допущенных немецким командованием в деле охраны интересов землевладельцев на Украине, посыпались предложения, каким образом эти ошибки исправить, чтобы в дальнейшем с помощью не только немецких, но также французских, английских и американских штыков эти интересы полностью обеспечить. Генералы и капитаны кораблей столпились с сигарами и рюмками коньяку вокруг мадам Энно. Однако в этом кружке немедленно же оказался в центре внимания галантный лейтенант-маршал Дзяволтовский.

Лейтенант-маршал Дзяволтовский, пользуясь отсутствием генерала Гришина-Алмазова и сгорая от желания как-нибудь уронить в общем мнении своего политического противника, со смаком рассказывал о том, как не далее чем вчера большевистские разбойники оставили генерал-губернатора в дураках.

В большевистском подполье объявился какой-то отчаянный головорез. Ходят даже слухи, что все эксцессы, которые то и дело случаются в городе, совершал он самолично, хитро маскируясь и принимая самые разнообразные обличья. Якобы это именно он, переодевшись портовым грузчиком, разгромил тюрьму и выпустил политических преступников во время инцидента с петлюровцами. Якобы не кто иной, как опять-таки он, захватил в день высадки десанта две сотни винтовок.

Прошлой ночью этот самый головорез совместно с еще несколькими отколол, однако, пикантнейшую штучку. На Полицейской улице есть шантан под заманчивой вывеской «Бродячие псы», который облюбовали офицеры контрразведки генерала Гришина-Алмазова. Так вот, когда прошлой ночью офицеры контрразведки пьянствовали в «Бродячих псах», в вестибюль шантана ворвался этот самый головорез со своими сообщниками, заткнул швейцару кляпом рот и забрал с вешалок все шинели господ офицеров-контрразведчиков. Надев эти шинели, новоиспеченные офицеры-контрразведчики явились на Екатерининскую площадь и свободно прошли в помещение контрразведки генерала Гришина-Алмазова. Разойдясь по кабинетам, они на скорую руку произвели неплохую ревизию в ящиках столов и забрали целую гору документов, среди которых были, между прочим, и списки конспиративных квартир секретной агентуры. Затем они обезоружили двух часовых, которые стояли внизу на посту у пирамид с винтовками экстренного взвода контрразведчиков, забрали сорок винтовок, полторы тысячи патронов — и растаяли во мраке темной осенней ночи.

Генералы и капитаны кораблей неодобрительно покачивали головами. Мадам Энно ужасалась и всплескивала руками.

Но наибольшее впечатление произвел рассказ маршала на бессарабского помещика Золотарева. Помещик начал креститься и бормотать:

— С нами крестная сила! Пронеси, господи!

— Кто ж он такой, этот страшный разбойник? — допытывалась мадам Энно.

Лейтенант-маршал мог удовлетворить ее любопытство. По городу распространились слухи, что этот разбойник — какой-то знаменитый еще с давних, дореволюционных времен бессарабский экспроприатор.

— Бессарабский! — снова ужаснулась мадам Энно.

Она припомнила, что во времена ее детства, когда она была еще дочкой бессарабского шинкаря, все бессарабские помещики были терроризованы разбойником-экспроприатором, который жег усадьбы, грабил деньги и устраивал дерзкие налеты. Конечно же, это он. Вот только, дай бог памяти, как его фамилия?

— Можете не сомневаться, мадам, — охотно соглашался лейтенант-маршал, — что это именно он. Он неоднократно сидел в тюрьме, а дважды был даже на каторге, но каждый раз таинственным образом бежал из запертых камер, проходил сквозь тюремные решетки и цел и невредим выбирался даже из сибирской тайги!

— Господин Золотарев! — не могла успокоиться мадам Энно. — Ведь вы бессарабец! Вы должны помнить! Как же фамилия этого экспроприатора?

— Да, да…. — мямлил перепуганный насмерть бессарабский помещик. — Как же, как же! Помню! Он и меня когда-то ограбил. Это — К… К… Котовский…

— Правильно! — вспомнила и мадам Энно. — Гришка Котовский! Боже, какой ужас! Вы знаете, это такой артист! Все как будто бы тихо, все хорошо, и вдруг открывается дверь — и…

Она со страхом оглянулась на двери, у которых застыли два черных зуава с саблями наголо.

— А… а… что вы… д-думаете!.. — тоже опасливо озираясь, бормотал помещик Золотарев. — И очень просто! Возьмет, переоденется в какого-нибудь генерала… — он обвел подозрительным взглядом всех присутствующих генералов, — и того… бац… и здесь! Стоит, может быть, тут среди нас и слушает…

Генералы и капитаны долго смеялись над испугом помещика Золотарева, человека глубоко штатского и не обстрелянного в боях.

Мадам Энно тоже была перепугана не на шутку.

— Надо будет сегодня же, — сказала она, — выставить вокруг нашей резиденции удвоенную охрану и сделать решетки на окнах. Она безнадежно махнула рукой. — Но и это ни от чего не гарантирует. О, вы не знаете Гришки Котовского! Он везде пройдет!

— Пройдет везде, мадам, — подтвердил помещик Золотарев. Обязательно пройдет!..

Мосье Энно тем временем устроился в уголке на козетке с королевой экрана Верой Холодной.

— Надеюсь, — спросил он, шевеля усиками и прихлебывая из чашечки кофе, — что генерал чувствует себя хорошо?

— Я полагаю, что он чувствует себя не плохо, — холодно ответила королева экрана.

Они обменялись взглядом, из которого можно было понять, что мосье Энно вкладывал в вопрос двойной смысл и Вера Холодная отвечала на него так же двусмысленно. Консул Франции хотел услышать от артистки о внутренних переживаниях генерала, командующего офицерами добрармии, но и его «внешние» переживания, касающиеся взаимоотношений с сидящей рядом с ним дамой, были не безразличны для Энно.