– Стурин оспаривал сегодня права Малвы на престол, - сказал я.

– О, такая высокая политика меня не касается...

– Пока сторонникам Малвы не захочется доказать, что Хайдор вообще не мог зачать наследника, а сторонникам Стурина - опровергнуть это.

Губы её чуть дрогнули.

– Я не выдаю маленьких тайн тех, кто имел со мной дело.

– А ваша правда, как, впрочем, и моя никого и не интересует. Одни захотят, чтобы вы подтвердили одно, другие - чтобы вы сказали другое, а кто-то, возможно, просто предпочтёт вас убить. Оставьте всё и уезжайте, Габи, уезжайте в провинцию. Манеры помогут вам изобразить столичную вдову из благородных.

– Но это же запрещено законом?

– А, - я махнул рукой, - в ближайшее время вряд ли кому-то будет до этого дело.

В любом случае оставаться под своим именем ей было гораздо опаснее, но я не стал этого говорить. Габи оказалась достаточно умна, чтобы забеспокоиться уже сейчас, а излишний страх только помешает ей действовать.

– Почему вы говорите со мной так прямо?

– Я не знаю никого, кому вы причинили бы достаточно зла, чтобы заслуживать смерти или заточения.

– Спасибо вам, - сказала она после небольшого раздумья.
– Я пошлю слуг собирать вещи, рассчитаю почти всех и уеду завтрашним утром. Больше всего мне не хочется отсылать музыкантов.

– Думаю, если вы оставите одного-двух, это не привлечёт к вам лишнего внимания. Не буду вас больше задерживать, поспешите.

– Как, - сказала Габи, подходя ко мне, - вы уже уходите? Вы ведь, пожалуй, можете надеяться на мою благосклонность.

До меня доносился слабый запах её тела, и от него кружилась голова. С трудом я произнёс:

– Я не особенно молод, не слишком красив и не хочу, чтобы вы отдались мне из благодарности.

– А ты горд, - прошептала Габи.
– Ну же, не заставляй меня говорить того, чего женщине произносить нельзя.

– Чего же?

– Я хочу тебя. Иди ко мне.

Я больше не мог себя сдерживать. Слишком давно я не знал женщины. Я расстегнул на Габи пояс, обнажил её грудь и надолго прильнул к ней. Потом, немного отстранившись и впитывая всем существом её запах, я попросил:

– Скажи мне это ещё раз.

– Я хочу тебя, Шади.

Она стала раздевать меня - совсем иначе, чем я, медленными, ласкающими движениями - и неожиданно остановилась.

– А шрамы у тебя не только на лице, Шади. Откуда так много? Ты же не был на войне.

– Совсем недавно на меня напал ульф.

– Понимаю, и так несколько лет подряд, пять или шесть раз. Я в состоянии отличить свежие шрамы от старых. Ты счастливчик, Шади, если до сих пор жив. И ты ведь совсем не щёголь, зачем тебе лучшее шёлковое бельё? Его легче достать из раны, так ведь?

Я заткнул ей рот поцелуем, и больше мы ни о чём не говорили. Габи увлекла меня в спальню, и там мы окончательно стали похожи на детей, которые поняли, что взрослых рядом нет, и расшалились. Мы занимались любовью, потом ласкали друг друга, щекотали и дурачились, чтобы снова захотеть любви, а моя госпожа в окне отмеряла оставшееся нам время ночи. Наконец я почувствовал, что засыпаю, а Габи укрывает меня мягким одеялом.

Она разбудила меня ещё затемно, мы сидели за столиком, пили настой заваренных ею трав со странных запахом и вкусом, которых я не знал, и говорили о том, что невозможно обсуждать с женщиной, соблюдающей приличия. Например, как избежать нежеланного зачатия. При таких занятиях, как у Габи, женщине нужно много изворотливости и ума, чтобы, никого не прогневив, сохранить свою жизнь и здоровье. На миг я даже подумал о том, что не хотел бы больше ничего иного, только просыпаться каждый день рядом с той, с которой можно вот так разговаривать по утрам.

– Ты не слишком опытен, Шади, - сказала Габи.
– Но если какая-то женщина заявит тебе, что ты плохой любовник, гони её прочь.

– Почему?

– Занимаясь любовью, ты не думаешь о том, что тебе должны, и как кому-то следует себя с тобой вести. Ты думаешь только о любви. Мне давно уже хотелось оказаться рядом с тобой. О тебе говорят в городе много странного, счастливчик.

– Что именно?

– Что ты самый опасный человек в Павии, что ты никогда не плачешь, что ты притворялся безумным, чтобы отомстить убийцам своего отца.

Я не стал объяснять ей, что после макового настоя уже нет нужды притворяться безумным, а только хмыкнул и сказал:

– Это была бы неплохая история для странствующих актёров.

Мы засмеялись.

Пора было расставаться.

– Прости, - сказал я.
– Мне надо уходить, и я даже не смогу сопроводить тебя в безопасное место.

– Я обязана тебе жизнью.

– Быть может, скоро наступят такие времена, что жизнь многим покажется хуже смерти.

– Не говори так. Что бы там ни было, чувствовать, что ты жив - прекрасно. В последнее время я оживала только от музыки, а сегодня была с тем, с кем захотела, и это, право же, ещё лучший способ. Пообещай мне, что постараешься себя сберечь, счастливчик.