Он попрощался и ушёл, и только тут я вспомнил, что отца давно уже нет в живых, и я опять упустил случай спросить его о чём-нибудь важном. Видимо, я плакал после этого, потому что проснулся с мокрым лицом.

Неподалёку от Вилагола дорога раздваивалась, и один из путей вёл в северные провинции. Я раздобыл себе лошадь, попрощался с караванщиками, и отправился в разъезды по местам, которые считались во всей остальной Павии полнейшим захолустьем. Мне предстояло расспросить жителей о том, не пыталась ли у них обосноваться привлекательная столичная вдова средних лет. Я старался не думать об этом, но втайне от себя прекрасно понимал, что, найдя Габи, предложу ей отправиться со мной. На поиски у меня ушло больше половины луны, и, путешествуя от деревни к деревне или высматривая из седла полузаброшенный замок, я нередко спорил сам с собой:

– Взяв в супруги женщину для утех, ты восстановишь против себя всех благородных.

– Можно подумать, сейчас моя репутация в свете такова, что за неё стоит держаться.

– Твоих детей не признают законными наследниками.

– Много раз я мог погибнуть и вообще не оставить никаких наследников. В конце концов, я волен передать детям имущество, а нашу потомственную должность вполне может исполнять кто-то ещё.

– Много ли между вами вообще было? Всего лишь чуть-чуть любопытства и чуть-чуть сочувствия с обеих сторон. Ты принимаешь это за любовь?

– Немного любопытства и немного сочувствия - разве это уже не хорошо само по себе? И разве это не подходящее начало для любви?

Спустя семнадцать дней я стою над могильным камнем, на котором выбито имя Габи. Заказавший каменотёсу плиту не назвал ни её сословия, ни предков, но имя написано настоящее, не то, под которым она скрывалась. Могила довольно свежая. Пока я путешествовал, Габи умерла тут, скорее всего в нищете и одиночестве, и в этом моя вина.

Ко мне подходит наследник здешнего владения - однорукий молодой человек с открытым, чуть простоватым лицом. Я вспоминаю, как обрабатывал его кровоточащую культю. Это было меньше полугода назад, но сейчас мне кажется, что прошло уже много лет. Нар приглашает меня переночевать, не говоря ни слова о плите и о той, что лежит под ней.

Я соглашаюсь, надеясь узнать хоть что-то. По дороге Нар рассказывает, что он уже многое научился делать левой рукой, но ему всё время кажется, что правая застыла скрюченной, такой же как была, когда её пришлось отнять. По ночам она болит, лишая его сна, и как будто подворачивается. Нар не из тех, кто любит жаловаться, и слова даются ему непросто. Ему стыдно, что он беспокоит меня такими пустяками.

Я знаю, что такое часто случается с оставшимися без руки или ноги, и несчастье это вовсе не шуточное. Поскольку мне приходилось читать о том, как можно с этим справиться, я предлагаю хозяину свою помощь. Он с радостью приглашает меня пожить у него две-три четверти луны.