— Великая мать не скажет нам, кто ты такой, но поведает, чист ли ты сердцем, — глаза ее сузились. — Надеюсь, что ты не врешь, незнакомец. Мне не доставит удовольствия наблюдать за твоими страданиями, — она кивнула великану. — Привяжи его к камню богини!

Барнаба поднялся, прежде чем Артикнос успел схватить его. Голова кружилась. В голове стучала жгучая боль. Он глядел на бородача, и взгляд его остановился на серебряной флейте, торчавшей у того за поясом.

— Это ты играл на флейте на крыше? — Барнаба с трудом представлял себе хрупкую на вид серебряную флейту в медвежьих лапах этого великана.

— Думал, я позволю… — Великан запнулся и виновато поглядел на старуху. Он едва не произнес имя нищенки.

«Кто же она такая, если даже ее имя такая тайна? Высокопоставленная дама?» — подумал Барнаба.

— Игра на флейте — это знак. Наша… подруга знала, что если я прерву игру, значит, за ней кто-то идет. В прошлом нам неоднократно не везло с подобными тебе людьми. Я очень надеюсь, что ты пришел с искренними намерениями. Но если ты лжешь, то очень сильно пожалеешь, что я не перерезал тебе горло, — левой рукой бородач осенил себя защитным знаком и сплюнул за плечо, чтобы отвести беду. Затем схватил Барнабу, обмотал его запястья кожаными ремешками и привязал таким образом, что он обхватил кристальную колонну вытянутыми руками. Поверхность кристалла была холодной и гладкой.

Артикнос набросил ему петлю на шею, свободный конец обмотал вокруг колонны, так что Барнаба прижался лицом к отражающей поверхности кристалла.

— Вот и славно, — пробормотала жрица. — Его голова должна касаться кристалла, он не должен быть в состоянии одернуть ее. А теперь бери фонарь, Артикнос, — приказала старуха и обернулась к Барнабе. — Прости, что оставляем тебя в темноте, священнослужитель, но так твое переживание будет интенсивнее. Желаю удачи, — с этими словами она, хромая, направилась к низкому проходу. Артикнос поднял с пола потайной фонарь и вместе с ней вышел из пещеры.

Несколько мгновений через отверстие еще падали отблески света, а потом Барнабу окружил мрак. С темнотой пришли мухи. Барнаба знал, что они ему только мерещатся. Он находится где-то глубоко под землей. Здесь нет мух. Но, несмотря на это, он слышал их. Низкое, тревожащее жужжание. А потом он почувствовал их. Первая села ему на левую щеку. Поползла по ней. Ее крохотные лапки защекотали кожу. Он попытался шевельнуть головой, насколько позволяли путы, но на эту маленькую негодяйку это не произвело никакого впечатления. Муха ползла к его глазу. Теперь на его лицо начали приземляться другие. Он чувствовал щекотку повсюду, воздух был наполнен их низким гудением. Казалось, их здесь сотни. Священнослужитель закричал. Но мухи не уходили. Он вот-вот сойдет с ума.

— Ты уже сошел сума, — вмешался в его размышления циничный голос. — Здесь нет никаких мух!

Но ведь он чувствует их. И слышит. Они здесь!

Внезапно колонна стала теплой на ощупь. Краем глаза Барнаба увидел, что из глубины кристалла поднимается бледный свет, медленно, как вода в бокале, который наполняют из кувшина. Темнота отступила к стенам пещеры. На удар сердца ему показалось, что он видит темные точки, пляшущие в воздухе. Потом гудение смолкло. Мух больше не было. Барнаба облегченно вздохнул, напряженные мышцы расслабились. Дыхание успокоилось.

Что-то потекло из кристалла. Туман? Он тянулся по пещере длинными полосами, похожими на нити бледно-зеленого цвета. Температура значительно понизилась, стало настолько холодно, что у Барнабы застучали зубы, он увидел, что изо рта у него плывут облачка пара. С туманом вытек из кристалла и свет: неровный, мерцающий, без центра, как у пламени свечи или горящего факела. Нет, он был текучим, как туман. И тут Барнаба понял, что пришло к нему в пещеру, и все тело его выгнулось в путах от страха. К нему пришли Зеленые духи Нангога!

Кристальная колонна стала еще чуточку теплее. Жуткий свет казался живым, двигался, словно пульсация. Теперь духи плотно окружили его. Барнаба затаил дыхание, боясь, что вдохнет их. Вскоре он почувствовал, как что-то давит на внутренности, словно пытаясь вырваться изнутри. Ощущение становилось все более невыносимым. Широко раскрыв глаза, он смотрел на духов. Поскольку его лицо было привязано к колонне, он не мог видеть значительную часть пещеры, и это пугало еще больше. В это время духи скользили над ним. Когда давление в горле стало почти невыносимым, едва не взрывая легкие, он уступил. Если он перестанет дышать, то задохнется. Хрипло хватая воздух ртом, он вдохнул зеленый туман.

На вкус он был влажным, как воздух в бане, и совершенно безвкусным. Священнослужитель сделал выдох. Что бы он ни впустил в себя, осталось там. Оно не покинуло его вместе с выдохом.

Теперь Барнаба стоял тихо, прислушиваясь к себе в поисках изменений.

Его охватило глубокое отчаяние. Он думал об Икушке и о том, что не разглядел своего счастья. Даже когда он мог коснуться ее обеими руками, он убеждал себя в том, что все это лишь сон. Сны — вот из чего состоит его жизнь. Унижение, интриги, невежество. Часы бодрствования не приносили ему счастья. Он жалел, что не может мечтать вечно.