Когда они кончают петь, помощник Рахамута говорит:

— Это вроде не калипсо, а блюз.

— Заткнись уж лучше, — вскипает Рахамут. — Что вы, индусы, понимаете в калипсо?

Все хохочут, потому что ведь Рахамут — сам индус.

— Ну и потеха, — говорит Одноногий Лезвию, — надо же, как сцепились эти два индуса из-за нашего креольского калипсо.

— Никакой я не индус, — говорит Рахамут, — а тринидадский креол.

— Ну ладно, кроме шуток, — говорит Лезвие, — понравилось вам?

Рахамуту хочется сказать: «Да, понравилось», но вместо этого он мнется и говорит:

— Да так, ничего, бывает хуже.

Зато помощник Рахамута прямо без ума от нового калипсо, он хлопает сочинителей по плечу и орет, что никогда не слышал ничего лучше и что эта мелодия станет маршем будущего карнавала. Он так размахивает руками, что в конце концов случайно толкает Рахамута под локоть. И тот накалывает себе иглой палец.

Портной кладет палец в рот и сосет его, а потом набрасывается на своего помощника с бранью: лучше бы, мол, помалкивал, а то вот что натворил.

— Ну и что с того? — оправдывается помощник. — От этого никто еще не умирал.

Поднимается шум. Все забывают о новом калипсо и говорят о том, как легко получить заражение крови, уколовшись иглой или булавкой.

А калипсо даже нечем записать. Лезвие выучивает на память слова и мелодию, и дело с концом. Вот так, без особого шума, рождается калипсо. Тут, в каморке позади лавки Рахамута, появились на свет такие шедевры, как «Я поймала его вчера», «Это то, что я могу делать везде и всегда», «Старушка, твои цветы увяли».

Рахамут и его помощник, обсудив всевозможные последствия порезов и уколов, отправляются дошивать костюм, за которым вечером должен прийти заказчик.

Лезвие хочет попросить у Одноногого шиллинг взаймы, но не знает, как начать, — ведь он уже и без того ему должен. Начинает он с того, что принимается расхваливать придуманную Одноногим мелодию, ничего приятнее, мол, не слышал, прямо прованское масло, а не музыка.

Но Одноногий сразу настораживается и говорит:

— Знаешь, старина, ты меня не проведешь.

Лезвие смиряется с неудачей — все-таки живот-то у него набит, — по все еще вяло пытается уговорить Одноногого одолжить ему шиллинг, и тут ему приходит в голову сногсшибательная идея.

Он рассказывает Одноногому, как провел утро, про то, как спер ботинки на Парк-стрит и поел досыта.

— Вот увидишь, — говорит Одноногий, — добром это не кончится. Все вы, смелые ребята, рано или поздно сворачиваете себе шею.

— Дружище, — говорит Лезвие, — ничего не может быть легче. Было бы у тебя две ноги и мог бы ты бегать, ты бы так не говорил.

— Полегче, дружище, я не люблю, когда шутят по поводу моей ноги.

— Но, послушай, дружище, — говорит Лезвие. — Не будь глупцом. Мы бы могли придумать дельце и недурно заработать. Воровать, так уж по-крупному.

— Это ты воруй, а меня не впутывай.

— Но послушай, Одноногий, — Лезвие перешел на шепот, — я сам все сделаю, ты только посторожишь, не идет ли кто.

— А что у тебя за план?

Сказать по правде, никакого плана у Лезвия нет, но он непременно что-нибудь придумает. Он чешет в затылке и тянет себя за уши, как Спенсер Треси в фильме, и говорит:

— Могли бы взять кино «Рокси» на Сент-Джеймс.

Он говорит и чувствует дрожь во всем теле; кажется, будто волны накатывают на него. Лезвие хватает Одноногого за руку.

— Не думал, — говорит Одноногий, — что доживу до такого дня, когда мой друг Лезвие станет вором. Тебя же поймают, вот увидишь, поймают. Нашел бы какую-нибудь работенку, пока не начался сезон калипсо.

— Я искал — работы нет нигде.

— Но и вора из тебя не выйдет. Тебя непременно схватят, поверь мне.

— Дружище, ты же видишь, как все легко сошло с ботинками и в ресторане. Главное — это храбрость, ведь человек может даже убить и не попасться.

Одноногий напевает старое калипсо:

Лезвие начинает нервничать.

— Значит, тебе не по душе моя идея? Считаешь, у меня ничего не выйдет?

— У тебя нет опыта. Ты же новичок. И потом на преступлении не наживешься.

— Презренный трус!

— Сочинители калипсо должны хранить свое достоинство.

— Иди ты к черту! Не хочешь помочь, я и один справлюсь, вот увидишь. Не стану рисковать по мелочи, проверну настоящее дельце.