– Джиму, недоофицерику нашему, это ж он тебя в последний путь провожал. Только ему на вас даже посмотреть было неприятно. Ну и морда у тебя, юнга! Утопленник и есть!
– усмехнулся старик, будто сам красавчик, горилла сизерожая, - Сэнди, старый лодырь, тоже вас не разглядывал. А с Эдди какой спрос? Хотя ему тоже влетело.

– За что же?

– За тебя. Капитан с Дасти отчего-то тебя долго дожидались, да так и не дождались. Устроили скандал, подумали, что ты из трюма не вылез.
– Боцмана аж распирает ехидством.
– Ну, разобрались наконец... потом. Джима Кэп чуть за борт не выкинул, чтоб в него пострелять, как в тебя, видать, хотел. Только Боу ему как-то не дал Джима обижать. Чего-то такое он Кэпу сказал, что тот подобрел дюже, аж ласковый стал. Только каторжан мордует тростью и команде линьками достаётся ни за что и постоянно. Все хлебнули за твои поминки, сорванец. Вот бы порадовались, узнай, что живой ты!

– Чего ж ты, Джэкоб, тянешь? Решил поиздеваться?
– спросил Захар угрюмо, не уловив юмору.

– Ага, не только ты шутки любишь. Когда с рейса вернёмся, я этих придурков так ославлю! Да меня за твою историю до конца жизни во всех тавернах бесплатно будут поить - моряк мечтательно закатил смешливые свои глазёнки.

– И долго жить собрался, сэр Джэкоб, с таким пассажиром-то?
– пацан сухо-официально обломал ему фантазию.

– Сказал же, придумаем что-нибудь. Доедай и спрячься за канатами, отдыхай. А я рому хлебну и пойду, служба ж у меня.
– Раздражённо перешёл на служебный тон старый моряк.

Ну-ну, послужи пока, служака-юморист. Придумывать он что-то собрался, ага. Не догадывается даже, что детки уже всё придумали, и что их замысел сработает с неотвратимостью детонации ВВ. Время на мягкую вербовку у нас есть. У меня дня три на подготовку визита Пушка.

Что делаю? Перепиливаю потихоньку доски палубы под люк и английский учу. Меня Зак натаскивает, обучаясь основам русского. Очень эффективно, когда учитель и ученик в одной голове. Круглосуточно. Урок не прогуляешь и на уроке в тетрадке не порисуешь.

Днём, пока за общим шумом не слышно, пилим палубу, или прячемся. Ночью немножко разминаемся. Прививаю Заку привычку к преодолению боли и усталости, ещё к ножику привыкаем, не всё ему дубиной махать.

Скулежу было! Не могу, грит, и всё. Давай тогда я, - отвечаю. Он, типа, - ну-ну. А я его тушку принудил ещё к полусотне отжиманий. Бедняга решил, что сдохнет так скоро.

Прям уверен был, пока сам топиться не собрался - я ж нашу голову побрил, вши в конец достали. Нормально получилось, правда, порезался слегка без зеркала. Мальчик испытал стыд и настоящую боль. Как облегчить боль? Смейся, Зак!

А как же боцман? Дозревает. Ему, бедняге, в компании стариков неинтересно, а тут молодые, не опухшие, уши без дела валяются. Приносит пожрать и свежие новости. Кэп всё никак успокоиться не может. Траур по Заку затягивается. Боцманюга от души веселится.

В общем, "жить стало лучше, жить стало веселее". Как чудесно спится на канатах! Не верите? Поспите с месячишку в гамаке в протухшем трюме, убедитесь.

Ещё и дело сдвинулось. Как и планировали, на третий день. Проснулся я раньше Захара, умотал малыша ночью до нервного вздрагивания. Лежу с закрытыми глазами. То ли грёзы, то ли мысли, у Зака перенял привычку.

Тут Джэкоб притопал, присел рядом на канаты, вздохнул и свою чёрную клешню на мою порезанную голову положил. Смотрю на него сквозь ресницы, а у самого кол поперёк грудной клетки от его несчастного и одинокого образа.

– Дядя Яша, ты чего?
– вырвалось по-русски, а он мне: "Why?"

Не "what", а "why"! Закари не бужу, нахватался немного. Спрашиваю на дрянном английском, мол, ты меня понял, что ли? Жуткое зрелище. Жуткое и душераздирающее. Здоровенный, седой, с изуродованной харей мужик плачет, закрывая лицо почерневшими клешнями и плечами трясётся. Не лезу, не мешаю.

Вроде, отпустило его. Подышал, забормотал что-то. Разобрал только "слышта". Ага, сейчас англичане так поморов зовут. А я ему.
– Асэй? Тут его чуть по новой не скрутило.

Спрашивает, почему я слова коверкаю, нормально же говорил? Отвечаю, что убогий, накатывает на меня, поэтому и судья пожалел.

Дядя Яша пригорюнился, рассказывать начал, убогому-то можно. Ходил он в Архангельск. Глянулась ему там одна вдовушка, малец у неё... был, как Захарушка. Ну, любовь - подарки, встречи, расставания. Понесла она от него. А когда на другую навигацию пришли, не нашёл никого - оспа.

Посидели, помолчали. Спрашивает, а как сейчас, на тебя часто накатывает? Отвечаю, что бывает.

– А по-московитски хорошо говоришь?

– Хорошо.

– Давай говорить. Мне и наука, и как будто с ними, - начал боцман, да как осёкся, посопел и продолжил уже в сердцах, - эх, дети ж вы ещё, ... так её и сяк, а вас убивают, и вы убиваете...! Ты всё, что я сказал, разумеешь?

– Всё, отче, ведь я каторжанин. Дети, говоришь? Может, ты думаешь, что Жёлтого без крови можно было отшить?