— Опять вы, Елена!.. — огорченно заметил он. — Ведь я бы отдал куда-нибудь выстирать...

— Зачем? Мне не трудно... И напрасно вы, Матвей, каждый раз подымаете об этом разговор!

— Напрасно, напрасно... — заворчал Матвей. — Не для этого вы здесь, чтобы в прачку превратиться. Честное слово, не надо!..

— Ладно! — остановила его девушка. — Ведь это пустяки. К чему же сердиться?!

Матвей не сердился. Елена это знала. Матвей был смущен. Конечно, говорить об этом больше не следует. Надо только подальше прибирать свое белье и сплавлять его куда-нибудь в стирку.

Елена тем временем убрала на место белье, привела в порядок стол, посмотрела на топящуюся печку, на чайник, стоявший на полке, улыбнулась и лукаво предложила:

— Согреть разве чай? А?

Она знала, что Матвей любит попить чаек, отдыхая и делаясь мягким и приветливым за столом. И сама она любила, когда Матвей так отдыхал.

Чайник согрелся очень скоро, стол был накрыт мгновенно. Душистый пар повалил из налитых чашек. Матвей взял из рук Елены свою чашку и зажмурился.

— Ух, чорт возьми! — засмеялся он. — В каких буржуев мы, Елена, превращаемся.

— А как же, Афанасий Гаврилович, иначе! Мы люди богобоязненные, тихие! — подхватила шутку Елена.

— Да, да, Феклуша! — закивал головой Матвей и в его глазах заискрилась глубокая нежность. — Феклуша... — протянул он и прислушался. — Нет, Елена лучше.

— Матвей тоже лучше, чем Афанасий! — заметила Елена, но покраснела и умолкла.

Смех сразу застыл на их лицах. Они опустили глаза. Они посидели некоторое время молча.

Молча выпил Матвей одну чашку и молча стал допивать вторую. Потом нахмурился, отогнал какие-то мысли, кашлянул и поглядел вокруг.

— Пожалуй, скоро придется нам покидать это убежище... — неожиданно сообщил он.

— Почему? — вздрогнула Елена.

— Будут большие события. Читали вчерашнюю листовку, ту, которую мы отпечатали в большом количестве? Дальше ждать нельзя. Организация выйдет на улицу. Восстание, Елена, вооруженное восстание!.. Мне разрешают участвовать в нем...

— А я? А мне? — вскочила Елена.

— Вы пока останетесь на этой работе. В резерве...

— О, Матвей! Я не могу!..

— Можете, Елена. Обязаны.

Елена подняла руки к голове и сжала пальцами виски.

— Не могу... — тихо повторила она.

Матвей поднялся с места и вышел из-за стола. Стоя посреди кухни, он взволнованно сказал:

— Мы все должны мочь... Все. Это революция, Елена. Дело большое. И зы здесь, на этом деле, необходимее, чем где-нибудь в другом месте. Вы теперь опытный «техник»... А потом, ведь мы идем к победе и нам, может быть, не понадобится больше несовершенные подпольные типографии... И еще... Я ведь тоже, Елена, очень привык к... нашей совместной... работе... Очень привык...

Матвей отвернулся и закашлялся. Покашливая он пошел в соседнюю комнату. Елена осталась стоять возле стола. Руки ее медленно упали вниз.

Пристава Мишина Павел видел несколько раз и навсегда запомнил его лицо, его фигуру, его походку. Поэтому он сразу узнал в шедшем по другой стороне человеке в штатском, пристава третьей части. Узнав, Павел приостановился и внимательно оглядел его. Мишин заметил, что какой-то молодой человек пристально изучает его, оглянулся несколько раз и ускорил шаги.

«Трусишь?!» — злобно подумал Павел и его охватило желание догнать пристава, ударить его, сшибить с ног. — «У, гадина!»

В кармане у Павла был браунинг с полной обоймой патронов. Браунинг слегка оттягивал карман и напоминал о себе. На мгновенье рука Павла потянулась в карман. Но он превозмог свое желание и только сцепил до боли пальцы.

Пристав еще раз оглянулся и завернул за угол.

У Павла снова сжались и разжались пальцы и он глубоко вздохнул в себя морозный воздух. Конечно, он понимает, что на такие штуки итти нельзя. Чорт знает, какой шум подымут Старик и другие комитетчики, если узнают о его намерении. Они ведь против этого самого индивидуального террора. А по его вот взять бы да перещелкать одного за другим Мишина этого самого, полицеймейстера, генерала Синицына, жандармского ротмистра. Убрать их к чортовой матери, чтоб не болтались на пути революции. Борьба — так борьба! Нечего миндальничать да подсмеиваться над эсерами. Все-таки, хоть они и путанники в теории и чистейшие идеалисты, а поступают порою умно. Честное слово!.. Павел взглянул туда, где за углом скрылся пристав, и что-то замышляет. Неужели нельзя предотвратить его замыслы? Неужели дожидаться пока он чего-нибудь натворит, и уж тогда, когда будет поздно, заняться им?! Ерунда!..

Расстроенный и недовольный ни собой, ни товарищами, никем на свете, Павел весь остаток дня брюзжал и нервничал. Галя озабоченно спросила его:

— Ты нездоров?

— Здоров, успокойся, — неласково ответил он. — Больше, чем следует даже здоров...

— Не понимаю, Павел.

— И не нужно понимать. Одним словом, здоров я, но устал и хочу отдохнуть.

Они больше ни о чем уже в этот вечер не говорили. А утром, когда Галя проснулась, брата уже не было в комнате.

Павел же отправился по неотложным делам и в хлопотах, в возбужденной сутолоке забыл о вчерашнем. Хлопот и сутолоки было много. Слухи о возможном прибытии в город какой-то особой воинской части, которая призвана навести порядок, подтверждались. Боевые дружины упражнялись в стрельбе, рабочие железнодорожники, электрической станции, ряда заводиков получили оружие и учились обращаться с ним. Были намечены сборные пункты, все вооруженные товарищи были по-новому разбиты на отряды и каждый отряд знал заранее свое место и свои обязанности.