— Ах, ваше благородие! Да ведь он мне муж!.. Законный муж он мне, ваше благородие!

Пристав расхохотался. Но Елена не слушала его. Она напрягла все свое внимание к тому, что происходило за воротами. И вот она облегченно вздохнула: человек, который только что подходил на улице к калитке, круто повернул и пошел прочь. Елена усмехнулась и с нескрываемым задором крикнула приставу:

— А чего тут смеяться, ваше благородие?! Меня сбивать с пути вам стыдно!.. Тем более, у вас супруга!..

— Ну, ну! Скажешь!.. — немного смущенно возразил ей пристав и опасливо оглянулся в сторону своей квартиры.

Елена повернулась и быстро вошла в свои сени.

— Ну, что? — встревоженно спросил ее Матвей. Она сложила дрова возле печки, стряхнула с платья снег, разделась и, смущенно улыбаясь, вплотную подошла к Матвею:

— Все пока благополучно... Это пристав наш бродил...

— Он что-нибудь подозревает?

— Нет, мне кажется... — Елена густо покраснела.

— А в чем же дело?

— Глупости!.. — освобождаясь от смущения, раздраженно сказала Елена. — Ну, понимаете, Матвей, этот идиот... ухаживать стал за мною...

— Ухаживать? — Матвей поднял брови.

— Да, да!.. Он уже раз заходил без вас сюда... А сейчас он высматривал, дома ли вы, мой законный муж... Ах, гад какой!.. Вот из-за него товарищ ушел ни с чем...

Она рассказала, каким способом дала она знать товарищу, что входить во двор опасно. Матвей выслушал ее со строго сдвинутыми бровями. У Матвея мелко вздрагивали пальцы. Он прятал их, но Елена видела эту дрожь и все больше и больше смущалась...

Немного позже Матвей неожиданно сказал:

— В конце концов, здесь работать становится опасно...

Елена молчала.

На станции застыли два поезда. В красных теплушках того, который прибыл с запада, томились арестованные. Их собрали с разных станций, они не знали, что их ожидает. Им неизвестно было о том, что происходит кругом: плотные стенки полухолодных теплушек отгородили их от живого мира.

Осьмушин попал в одну теплушку со слесарем Нестеровым. Слесарь угрюмо сопел и, когда телеграфист шопотом спрашивал его: «Это что же такое, товарищ Нестеров?» — брезгливо отвечал: «Засыпались!.. какая-то, видать, заминка!..»

Их везли на восток и чем ближе подъезжали они к городу, тем тревожней становилось в теплушке. Однажды солдаты, окарауливавшие их, вошли к ним и сердито заявили:

— Имейте в виду: ежели что с поездом ваши товарищи там, на воле, сделают, вас каждого десятого повесим!.. Такое распоряжение!..

Немного позже двух рабочих вызвали на какой-то остановке и на виду у всех жестоко выпороли шомполами. После этого каждый из арестованных с содроганием ждал, что и его может постичь такая же участь, и на каждой остановке в вагонах все замирали и боялись глядеть друг другу в глаза.

Осьмушин, захлебнувшись от горя и ужаса, прижался после того случая к Нестерову и поведал ему:

— Если со мной что-нибудь... я сам под поезд брошусь!..

— Ты-ы!.. — прикрикнул приглушенно на него слесарь. — Не скисай!.. Рано, брат!..

Совсем недалеко от города по теплушкам прошел офицер в сопровождении трех солдат. Один из солдат нес ручной фонарь и освещал им арестованных. Офицер сверял по списку людей, был строг и иронически и многозначительно усмехался. После этого обхода у многих упало сердце:

— Что это с нами собираются делать?..

И опять, когда Осьмушин пришел в смятение, Нестеров одернул его:

— Прежде времени не умирай, брат!.. Обожди!..

На рассвете поезд внезапно остановился среди пустынного снежного поля.

Стоявший на паровозе рядом с машинистом часовой увидел впереди разобранный путь и выстрелил в воздух. Тревога подняла всех в поезде. Солдаты высыпали из вагонов. Вышли из своего вагона и офицеры. Путь был осмотрен и была снаряжена команда для его исправления. А машиниста вызвали в вагон к самому графу. Через десять минут машиниста провели по сугробам рядом с поездом, повалили на снег, содрали с него одежду и стали сечь. Солдаты тупо и мерно били его, а стоявший возле офицер курил папироску за папироской и несколько раз проговорил:

— Будешь внимательней!.. Будешь внимательней, каналья!..

Путь исправили в два часа. Затем поезд двинулся осторожно дальше. Вел его тот же машинист, но теперь уже на паровозе рядом с ним были не один, а два часовых.

И в поезде, в красных теплушках, стало после этого еще тревожней, еще настороженней.

За двадцать-двадцать пять верст до города тревога эта выросла и охватила и солдат. Откуда-то пришла уверенность, что в городе ждет сопротивление, что без жестокого, кровопролитного боя дело не обойдется. И когда подошли к полустанку, последнему перед городом, где поезду и не полагалось останавливаться, поезд остановился. Солдат выгнали из вагонов, построили вдоль поезда. Офицеры осмотрели своих людей, проверили оружие, выровняли фронт, сами подтянулись. Из своего классного вагона вышел генерал. Высокий, немного сутылый, с повисшими седыми усами и лохматыми бровями, он, брезгливо поджав тонкие губы, прошел по фронту замерших в строю солдат и привычно бросил: