Из комнаты, где помещался стачечный комитет, выглянул кто-то, поискал глазами в толпе, увидел Павла и поманил его.

Стачечный комитет вырабатывал обращение к населению города. За столом, заваленным бумагами, со стаканами остывшего чая и объедками зачерствелых будок, сидело несколько человек и горячо спорили. Они потеснились и дали место Павлу.

— Бьемся вот над текстом... Надо покрепче и понятней.

Павел потянул к себе исписанные листки и стал читать:

«... Причина нашей забастовки заключается в том, что одно из существенных прав, признанных манифестом 17 октября, за всеми гражданами, а именно — право союзов, — у нас отнято...»

Павел нацелился карандашом:

— Надо вставить: «одно из существенных прав, добытых народом в кровавой борьбе с самодержавием...»

Члены стачечного комитета заспорили:

— Нет, это лишнее!.. К чему так?..

— Выйдет слишком резко!..

Некоторые стали на сторону Павла:

— И пусть будет резко! Чего нам церемонии разводить?!

Но большинство не соглашалось и поправка Павла не прошла.

«...Этою явного несправедливостью мы и вынуждены вновь защищать свои права; иного средства борьбы, кроме забастовки, мы не имеем...»

Карандаш Павла снова устремился к написанным строчкам. И снова возник горячий спор.

— Надо подчеркнуть, что забастовка это только одно из средств борьбы, а не единственное! — настаивал Павел.

Члены стачечного комитета настояли на своем.

Только в конце обращения Павлу удалось внести несколько своих поправок. И под его диктовку была вписана фраза:

«Добиваясь своих прав, мы ни на шаг не отступаем от требований, предъявленных правительству!..»

Благодаря его настояниям обращение заканчивалось рядом политических требований, которые в те дни были понятны и общи очень многим. И лозунг «Да здравствует Учредительное собрание!», помещенный в самом конце воззвания, очень успокоил Павла и немного развеселил его.

Окончательно отредактированное обращение нужно было отпечатать и распространить.

— Свяжемся с типографскими рабочими! — предложил Павел. — Они помогут.

Стачечный комитет охотно поручил Павлу связаться с печатниками.

— Очень хорошо будет, если удастся вам это сделать!

— Это совсем просто! — уверил Павел. — Ребята свои, сознательные...

Трофимов, рябой печатник из типографии «Восточных Вестей» пользовался, несмотря на свой угрюмый характер, большим уважением среди товарищей. Его любили за прямоту, за то, что он никогда не подведет и никогда не оставит в беде товарища, за то, что с ним можно было всегда поговорить о деле и получить хороший и нужный совет.

Еще любили и уважали его за непримиримость к хозяйским порядкам и за его смелость в обращении со всяким начальством.

Еще задолго до событий, накануне войны, когда многие еще и не помышляли о революции и о борьбе, Трофимов заговаривал с надежными рабочими об организации, о политике, приносил откуда-то нелегальную литературу и умело распространял ее не только среди рабочих своей типографии, но и среди других печатников. И это он, Трофимов, ухитрился добыть через хороших ребят шрифт для подпольной типографии, а в нужную минуту добился того, что некоторые прокламации набирались здесь же в типографии, и потом готовый набор шел подпольщикам, которые печатали на своих несложных станках листовки, приводившие в бешенство жандармов и полицию.

У Трофимова не было никого родных, жил он бобылем, неуютно и по-холостяцки неряшливо. Время от времени он выпивал. Случалось это большей частью зимой, потому что летом Трофимов, как и многие типографщики, каждую свободную минутку проводил на реке, часами просиживая в лодке с удочкой и самозабвенно предаваясь рыбалке.

Когда Трофимов выпивал, он становился разговорчивым, он грустил и жаловался на жизнь, он любил тогда, чтобы его пожалели и сам хотел жалеть других. Но вытрезвившись, он стыдился своих пьяных порывов нежности и угрюмо отворачивался от вчерашних собутыльников, пред которыми и вместе с которыми еще вчера плакался на неустроенную жизнь, на одиночество, на неутолимую жажду счастья.

Павел познакомился с Трофимовым в прошлом году летом на загородной массовке. С тех пор Павел не выпускал печатника из виду и часто прибегал к его помощи, когда дело шло о типографских работах. Нашел он его и теперь.

— Есть срочное дело, товарищ Трофимов, — сказал он ему, — хорошо бы и набрать и напечатать в вашей типографии это воззвание. Завтра бы к вечеру. Очень нужно...

Трофимов прикинул на глаз размер набора и на мгновенье задумался.

— Набрать наберем, — ответил он, — а вот на счет печати...

— Нельзя будет? — огорченно перебил его Павел.

— Кто тебе сказал, что нельзя? — угрюмо вскинулся Трофимов. — У нас, если нажать, все можно... Только сроку ты мало даешь... Сколько печатать-то?

Павел назвал цифру.

— Оставляй оригинал! — коротко согласился печатник. — Оставляй. Будем нажимать!..

Воззвание было готово к сроку. Трофимов сам принес его в условленное место... Павел радостно похвалил:

— Здорово! Молодцы вы, типографщики! Не подводите!..

Трофимов улыбнулся. Улыбка его была мимолетной и едва приметной, но лицо его от этой улыбки сразу подобрело и помолодело.