— А если б я, Павел, переоделась сестрой милосердия?

— Не выйдет, швестер! — отверг Павел ее план. — Сиди дома. Мы, нижние, чины, не уважаем сестричек!..

Оба засмеялись. Павел ушел.

Митинг происходил в самом большом помещении города. Все входы и выходы были заняты караулом, поставленным устроителями митинга, и караульные строго следили за тем, чтобы как-нибудь не проскользнул на митинг «вольный». Павел прошел беспрепятственно. В громадном зале, доотказу переполненном солдатами, было душно и пахло казармой. На большой сцене за столом, покрытым зеленым сукном с серебряной бахромой, о чем-то совещались несколько человек. Павел узнал среди них товарищей, так же, как и он, переодетых солдатами. Протолкавшись поближе к сцене, Павел отыскал свободное место у стены и втиснулся на него. В зале стоял глухой рокот. Солдаты разговаривали сдержанно и приглушенно. Ничего не напоминало в их поведении распустившейся и буйствующей толпы. Павел вспомнил обывательские разговоры о «бунте», о готовящемся погроме и усмехнулся. Со сцены прозвучал звонок. Разговоры стали затихать. В зале быстро все успокоилось. Тысячи глаз устремились на сцену, где появились новые люди, которые заняли места за зеленым столом.

Было совсем тихо в переполненном солдатами зале, когда из-за стола на сцене вышел солдат с лычками на погонах, подошел к рампе, вытянулся, как в строю, и отчетливо, словно рапортуя, сказал:

— Товарищи солдаты! Дозвольте первый митинг свободных воинов свободной России считать открытым! Ура!

Павел вздрогнул от грохота, всколыхнувшего зал, солдаты дружно подхватили:

— Ура!.. Ура!.. Ура!..

— Теперь, — продолжал солдат со сцены, выждав пока не стихли крики, — объявляю повестку дня: доклад о положении и вопрос об увольнении по домам...

— Правильно! — взорвалось в зале. — Правильно!..

— И кроме того, — докончил открывший митинг, — кроме того обсудим о правах. Слово для доклада даю товарищу оратору...

Из-за стола поднялся докладчик. Павел с трудом узнал в нем Старика. А узнав, радостно и настороженно вытянулся вперед. Сергей Иванович был без очков. Мешковатая шинель сидела на нем неуклюже и был он подобен многим запасным, взятым из деревни, от сохи, от земли. И он как-то по-мужицки поднял руку и погладил свою бородку.

В зале задвигались. Павел заметил, что его соседи внимательно вглядываются в Старика.

— Товарищи!.. — начал Сергей Иванович, но кто-то придирчиво и неприязненно прокричал:

— Какой части?.. Скажи, какого полка?..

Возглас был подхвачен многими. За зеленым столом быстро стали переговариваться, солдат, открывавший митинг, шагнул к рампе, но Старик поднял обе руки кверху и замахал ими.

— Обождите! — уверенно прокричал он. — Какой части это безразлично! Вы вот послушайте о чем я стану говорить, а уж когда поймаете меня, что неправильно сказал, тогда требуйте документы, увольнительную записку!..

По рядам прокатился одобрительный смех. Павел облегченно перевел дух. «Молодчина! — подумал он с гордостью о Старике, — выкрутился!»

— Правильно! — закричали в разных местах зала. — Наплевать какой части! Говори, товарищ!..

— Докладывай об положении!.. На счет дома, на счет дома!.. На счет увольнения!..

Сергей Иванович прислушался к этим крикам, улыбнулся, потом снова потрогал бородку, причем рука его по привычке прыгнула вверх, к снятым очкам, потом кашлянул.

— Итак, значит, товарищи, о современном положении...

Павел знал содержание доклада Сергея Ивановича и поэтому приготовился поскучать несколько времени. Сергей Иванович должен был говорить о знакомом, о том, что Павлу было хорошо известно и что Павел, как ему казалось, мог бы и сам неплохо рассказать любой аудитории. Но когда Старик стал просто, и словно беседуя с близкими людьми, говорить эти знакомые вещи, Павел насторожился. Что-то новое и свежее было в словах Старика, такое, что заставило Павла по-новому услышать, по-новому почувствовать это знакомое и давно известное. Павел подался вперед, упершись на спинку передних кресел. Впереди, так же подавшись вперед, сидели серой сплошной массой солдаты. Было тихо и каждое слово Сергея Ивановича слышали отчетливо во всех углах зала, на хорах, в ложах.

Сергей Иванович говорил о казарме, о начальниках, о гнете солдатской дисциплины. Он говорил о революции, которая призвана освободить народы и сделать трудящихся хозяевами жизни. О манифесте 17 октября, содержавшем пустые обещания. О войне, которая не нужна была трудовому народу и которая стоила ему многих жизней. Застывшие в глубоком внимании солдаты жадно слушали Сергея Ивановича, когда он говорил о солдате-гражданине, о том, что вот они, собравшиеся здесь, заслужили того, что-бы, наконец, отправиться по домам, а их задерживают здесь затем, чтобы их руками задушить народную свободу. Он наметил ряд требований, которые участники митинга должны предъявить начальству и за которые должны упорно и единодушно бороться. Он кончил просто, без излишних выкриков: замолчал и устало поднес руку к несуществующим очкам.

И снова в зале взорвался грохот. На этот раз грохот этот не был угрожающим. Люди хлопали в ладоши, топали ногами. Люди возбужденно и благодарно кричали:

— Правильно!.. Верно!.. Спасибо, товарищ!..

Сергей Иванович вслушивался в этот грохот, не трогаясь с места. Улыбка вспыхивала на его лице. Глаза радостно сияли. Уловив затихание шума, он поднял руку. И когда люди, поняв, что он хочет еще что-то сказать, затихли, он смеясь сообщил:

— Тут, товарищи, вначале кто-то спрашивал, какой я части. Так должен теперь сообщить вам, что я говорю здесь, как представитель политической партии. Я, товарищи, от комитета российской социал-демократической рабочей партии. И на нашем знамени написано: пролетарии всех стран, соединяйтесь!..