Аплодисменты, аплодисменты! Таких зал не слышал никогда.

— Комсомольцы! Мне хочется пожелать вам — учиться, обязательно учиться. Наука и техника развиваются быстрыми темпами, на стройки поступают новые машины, разрабатываются новые методы строительства. Это потребует от рабочих больших знаний, нужно много знать, постоянно учиться, чтобы идти в ногу с жизнью, хорошо работать и приносить как можно больше пользы своему народу…

Так закончил он свое выступление.

На следующий день в Дивногорске закладывали памятную плиту в котловане Красноярской ГЭС. Стрекотали камеры кинооператоров. Едва он ступил на строительную площадку, машинисты подъемных кранов включили сирены. Одна, вторая, третья!.. Десятки сирен! Такого салюта не знал еще ни один человек!

Помню торжественность этих минут и его смеющиеся глаза. Подняв над головой алый букет, Гагарин сказал:

— Значит, строим самую мощную в мире ГЭС. Это же здорово!

Его окружили бетонщики, водители КрАЗов, «четвертаков», монтажники. Он говорил азартно, увлеченно.

…Недавно я летала в Красноярск. Товарищи, с которыми работала когда-то вместе, выделили свой единственный кинозал. Мы поднимали из фильмохранилища коробки с выцветшими наклейками. Они знали, что я ищу. С каждым днем росла горка просмотренных лент, а нужной не было. Неужели пропала? Но вот она…

…Юрий Гагарин заулыбался нам с экрана. Еще по-юношески порывистый. Это летопись нашей жизни. Сохранить бы везде, во всех городах, где он был, эти пленки для детей, внуков.

…Вспомнилось, как встречали Юрия Алексеевича на студии…

Мы усыпали дорожку от ворот до крыльца яркими сибирскими астрами. По обе стороны дорожки выстроились воспитанники школы-интерната. Ведь они жили и учились в школе, которая носила имя Юрия Гагарина.

Как только открылась дверца машины, на которой приехал Юрий Гагарин, красногалстучный хор запел песню о космонавтах.

Он, взволнованный, подхватил первоклассника, пошел с ним дальше, а детские звонкие голоса еще торжественней взметнулись в ослепительную небесную высь.

Из неведомых глубин сердца нахлынула волна не испытанной еще радости за него, олицетворявшего то многое, чему мы радовались больше, чем своему собственному маленькому счастью. Вот он идет, первый! Нет, не в заморских же землях рождались Чайковские, Блоки, Павловы, Циолковские, Менделеевы, Королевы…

А его уже окружили маленькие гагаринцы, тянули за руки:

— Пойдемте к нам обедать. Для вас испекли пирог.

— Спасибо, ребята. Я только что обедал. И некогда мне очень. Сегодня улетаю.

— Тогда давайте переписываться.

— Что ж, согласен, если у вас нет «хвостиков».

— Мы с собой двоечников не взяли.

— А у вас их много?

— Да есть еще, хотя и немного.

— Вот когда не будет совсем, вы мне напишете. Договорились?

Первоклассница с глазами-незабудками повязала ему пионерский галстук, а два других отдала в руки.

— Передайте галстуки вашим дочерям, когда они станут пионерками.

— Выполню вашу просьбу, хотя мои девочки еще маленькие, даже не октябрята.

— Ничего, вырастут.

— Это верно. Вы ведь тоже были когда-то маленькими.

Один из мальчиков рассказал Гагарину:

— У нас есть комната-музей летчиков авиаполка «Нормандия-Неман». Наши мальчики хотят стать летчиками и космонавтами.

— Вот как! Тогда я пришлю в ваш музей письмо француза Франсуа де Жоффе. Он — кавалер Почетного легиона и Красного Знамени, летчик авиаполка «Нормандия-Неман».

— Вы не забудете прислать это письмо?

— Договорились же…

Гагарин держался одинаково с королями и воспитанниками интернатов, с премьер-министрами и рабочими, приезжавшими из других городов пожать ему руку. Он был прост и велик, как все настоящее, без подделки и позолоты, потому и тянулись к нему сердца, потому в Японии, в Саппоро, его встречали с плакатами: «Хорошо, коммунизм! Хорошо, Советский Союз! Хорошо, Гагарин!»

Летом 1967 года Юрий Алексеевич и Валентина Ивановна приехали в родной Оренбург.

Приехали Гагарины с Леночкой и Галочкой.

На следующий день я была у них. Мужественней, тверже стал взгляд по-прежнему приветливых гагаринских глаз.

На скатерти стояла обыкновенная снедь: колбаса, домашние пирожки. Все — как в миллионах других семей. Юрий Алексеевич в спортивном синем костюме. Простые из ситца платья на девочках. В мелкий лазоревый цветочек шелк — на Валентине Ивановне. В отцовские колени уперлась локтями Галочка. А он завязывал распустившийся в ее черной косе белый бант. Лена из блюдечка пила чай. Валентина Ивановна хозяйничала за столом. Покоряла неподдельная простота, естественность каждого взгляда, слова, жеста. Глаза за стеклами очков смотрели спокойно, ласково. Прическа была уже не такой, как на том известном снимке, который обошел весь мир. Он был сделан в минуту, когда объявили: «Пошел на посадку». И мир затаил дыхание, считал минуты, а она дрожащей рукой крутила рычаги телевизора, ладонью другой вытирала катившиеся слезы.