— Итак, по-твоему, Софи тут ни при чем?

Марта отошла от него и села на пенек.

— Сваливать семейные неудачи только на Софи — значит расписаться в собственном малодушии.

— Мои семейные неудачи! С каким смаком ты об этом говоришь! Откуда ты это взяла? Они существуют только в твоем воображении. У меня образцовая жена. Я никогда не говорил, что несчастлив в браке. Ты жестоко ошибаешься.

— Нет, — колко возразила Марта. — Я не ошибаюсь. Ты пришел ко мне, чтобы остаться самим собой, пришел потому, что дома тебе стало невыносимо. Это твои собственные слова. А сейчас уверяешь меня, что твою семейную жизнь нельзя считать несчастной. Как это понимать? — Они помолчали. Небо очистилось, и солнце стало немилосердно припекать. Марта пересела поближе к Рейниру, чтобы тоже спрятаться в тени куста. — Может, мне не стоило бы этого говорить. Я ведь никогда не вмешивалась в твои отношения с женой, и ты это знаешь. Поэтому не обижайся на меня.

Рейнир вынул из кармана перочинный нож, раскрыл его и стал втыкать лезвие в землю.

— Расставаясь с тобой, я должен был возвращаться к ней. Ты не представляешь, что это значит — проводить дни и ночи с женщиной, которая твой внутренний рост считает предательством по отношению к ней, которая по-своему тоже несчастлива, видя, что муж не удовлетворяется тем, что у него жена, дети, приличный доход, положение в обществе, что ему нужно что-то другое… А ведь я, боже мой, добивался всего этого только ради нее… Я тебе не рассказывал, одно время я не мог с ней жить как с женой. Чувствовал, что она меня терпит, как терпят надоевшего ребенка, бесстрастно и стиснув зубы. Любит, конечно, но с каким-то пренебрежением, с чертовской, знаешь ли, гордыней. Хотела показать, что она великодушней меня и жертвует собой… Как же я мог обвинять Софи, если сам поступал отнюдь не так, как подобает мужу, ее мужу? Мы и раньше, в самые первые годы, бывало, ссорились, я упрекал ее в снобизме, в тщеславии, а она отвечала, что я сам не знаю, чего хочу. Но в то время мы еще чувствовали, что нужны друг другу, пусть это было примитивно, но все же хорошо. Меня не волновало, что говорить мне с ней не о чем, я тогда об этом не думал. Сознаюсь, я сам все испортил. Хоть она и возражала, я бросил солидную работу, перевернул всю нашу жизнь. По совести сказать, я проделал опасный эксперимент — все бросил и начал строить сначала на зыбкой почве в лаборатории психотехники, одновременно заканчивая докторскую. Конечно, это здорово повлияло на финансы, мы первое время очень нуждались. И все же я не считаю, что поступил опрометчиво, что поставил под угрозу будущее моих детей. Но это усугубило разлад между Софи и мной. Как тебе известно, я начал встречаться с другими женщинами. Мне хотелось добиться победы над Софи. Но в глубине души я прекрасно сознавал, что все выйдет как раз наоборот. И тут появилась ты. От тебя я возвращался к ней, должен был возвращаться. Понимаешь? Ты давала мне уверенность, что я выбрал правильный путь… что занимаюсь нужным делом. Ты вернула мне веру в себя.

— Но мне казалось, что наши отношения строятся на другом. — Марта с трудом подыскивала нужные слова. — Мне казалось, что ты узнал и полюбил меня как женщину. А впрочем, может быть, мне просто хотелось верить…

— Я тебя никогда не обманывал, — мягко сказал Рейнир.

— Это верно, — пересохшими губами подтвердила Марта, — ты никогда не говорил, что любишь меня.

— Неужели так необходимо говорить? Есть вещи, которые трудно выразить словами. Да и зачем? Я думал, ты поняла, что ты для меня значишь…

Марта порывисто обернулась к нему.

— Значит, я должна была служить тебе только ради… — Она задыхалась, слова не шли из горла. Она схватила Рейнира за плечи и стала ожесточенно трясти его. — Зачем ты со мной поехал? Почему не вернулся из Антверпена к своей Софи? Тебе это не впервой!

— Ну вот, опять все сначала. Марта, не доводи до разрыва. Ты же знаешь, ты же сама видела, когда мы были вместе… Я тебя не обманывал, когда держал в своих объятиях… — устало сказал Рейнир.

Марта отпустила его. Присев рядом на траву, она разглядывала свои руки, точно держала в ладонях что-то редкостное.

— Когда я переходила речку, я поймала твой взгляд, и столько в нем было ненависти и отвращения, что я испугалась, хоть для меня это, представь себе, не ново. Ты никогда обо мне не думал, никогда со мной не считался. Ты хоть раз спросил, что я чувствовала и чем жила в те дни, когда ты не приходил? Оказывается, что и приходил-то ты, только когда во мне нуждался, чтобы вернуть веру в свои силы, чтобы я помогла тебе сблизиться с Софи, как ты сейчас дал мне понять. — Марта засмеялась, но в смехе ее слышались слезы. — А вовсе не потому, что любил меня.

— О господи! Как все вы похожи одна на другую! Любишь! Не любишь! С ума можно сойти.

— Чего же ты все-таки ждешь от меня?

Рейнир закрыл перочинный ножик и сунул в карман.

— Покоя, — проговорил он сквозь зубы. — Тогда и сейчас покоя. Разве это так много? И я на минуту поверил, когда ты сказала мне, что сняла отдельную комнату.

Марта прижалась щекой к колену, чтобы Рейнир не видел ее лица.

— Возможно ли, думал я, встретить женщину, пылкую и вместе с тем умную, женщину, которая не станет требовать от тебя больше, чем ты можешь ей дать, а сама готова отдать все, что имеет, притом без налета сентиментальности, не думая о последствиях и обязательствах…

— И что же, я тебя разочаровала?

— Да, к сожалению. Точнее, все вышло так, как я опасался. Ты в себе не уверена. Боишься назвать вещи своими именами. С первой же встречи ты принялась рассуждать о каких-то мечтах, ожиданиях. Того, что мы имели, тебе было недостаточно.

— А что мы имели? — прошептала Марта.

— Я поверял тебе свои замыслы, которыми ни с кем никогда не делился.

— Ах, эти важные беседы! — насмешливо перебила Марта. — Психология и абстрактная живопись, додекафоническая музыка и разные там эссе по антропологии и кибернетике! Ты вполне научно разбирал по косточкам своих коллег и моих сослуживцев. А в промежутках мы пили коньяк и вино, пока, вконец одурманенные, уже не чувствовали ничего, кроме сострадания к самим себе — двум непризнанным гениям. В итоге все заканчивалось в постели под сенью парочки жалких репродукций, которые ты, расщедрившись, преподнес мне — хлам, пылился, наверное, на чердаке в ожидании старьевщика.

Рейнир изумленно поднял брови.

— О чем ты говоришь? Неужели это и вправду тебя обидело? Но ты ведь сама просила меня найти что-нибудь подходящее!

— Хм! Тусклые, допотопные фотографии картин старых мастеров! — Марта тяжело вздохнула, на глазах ее блестели слезы. — «Вот, — сказал ты, как сейчас помню твои слова, — возьми. Конечно, ничего особенного, но все-таки…» А впрочем, к тем чертогам, где мы встречались, эти шедевры вполне подходили. У тебя даже в мыслях не было принести мне что-нибудь из своих любимых вещей, которыми ты дорожишь, которые тебе нравятся. Боишься нарушить табу, господствующее в твоем доме, в доме твоей Софи!