Его слова не испугали Хадассу.

— Да, Марк, это мерзость перед Богом! Но разве можно сравнить женщину, обезумевшую от голода, с тем, что творилось здесь? Что заставило Юлию, окруженную всеми удобствами, пойти на это? Она же в здравом уме. Она все это обдумала. Она сделала свой выбор.

— Но что ей оставалось делать? Она не хотела этого ребенка, как и Кай. Их браку грозила опасность.

— А после убийства ребенка все будет хорошо? Неужели вы убеждены в том, что если чего–то не хотите, то имеете полное право уничтожать это? Неужели человеческая жизнь для вас ничего не стоит? Неужели вы думаете, что Юлию никто не осудит?

— И кто же ее осудит? Может, ты?

— Нет, — сказала Хадасса. Ее лицо исказила гримаса горя, и слезы снова потекли по ее щекам. — Нет! — Она покачала головой, закрыв глаза. — Я не вправе никого осуждать, что бы кто ни делал, но я так боюсь за нее. Бог свидетель. — С этими словами она закрыла лицо руками.

«Опять этот ее Бог и Его жуткие законы», — подумал Марк, с жалостью глядя на нее.

— Хадасса, тебе не нужно бояться за Юлию. Здесь не Иудея. Ее не выведут на улицу и не побьют камнями. Римляне — цивилизованный народ. У нас нет законов, карающих женщин, сделавших аборт по своей воле.

Глаза Хадассы сверкнули, раньше Марк никогда не видел ее такой.

— Цивилизованный! А как же Божий закон? Или вы думаете, что Он вас не осудит?

— Ты очень беспокоишься о том, что подумает твой Бог. Думаю, Ему нет до всего этого никакого дела.

— Вы так думаете, потому что не верите в Его существование. Вы поклоняетесь богам, которых сотворили собственными руками и по собственным представлениям, но не верите во Всевышнего Бога, Который сотворил вас из праха и дал вам жизнь. Но в конце концов настанет день, когда не будет иметь никакого значения, верите вы в Него или нет, Марк. Есть закон, который выше человеческого, и никакой император, никакие ваши легионы, никакие ваши знания не смогут устоять…

Марк закрыл ей ладонью рот, чтобы больше никто ее не услышал.

— Замолчи! — Хадасса стала сопротивляться, и он увел ее в сторону, чтобы никто не увидел их со стороны дома. — Ты что, с ума сошла, Хадасса? Не смей больше говорить о твоем проклятом Боге! — Приказал он, чувствуя, как бешено колотится его сердце. Ее слова здесь могли быть расценены как вопиющее богохульство и могли стоить ей жизни.

Он продолжал держать ее, зажимая ей рот, давая этим понять, что она больше не должна произносить ни слова.

— Прислушайся к здравому смыслу! Какая существует в мире сила, кроме Рима, Хадасса? Какая еще сила на земле может с ней сравниться? Или, может быть, этот твой Всемогущий Бог настолько силен? Где же Он был, когда ты в Нем нуждалась? Спокойно смотрел, как война разрывает на части Иудею, как Его город и Его храм превращаются в руины, а Его народ — в рабов. И это Всемогущий Бог? Нет. Это Тот Бог, Который тебя любит? Нет! Это Тот Бог, Которого я должен бояться? Никогда в жизни!

Хадасса молчала, глядя на него с какой–то непонятной жалостью. Марк говорил с ней мягко, желая ее вразумить. Его рука была мокрой от ее слез. Он продолжал говорить с ней, сохраняя такой же мягкий, даже доброжелательный тон:

— Нет на земле другой такой власти и силы, которой обладает римский император. Только на этой империи и держится наш мир. Пакс Романа, Хадасса. Вот что для нас является самым дорогим. И вера во что–то еще — это лишь мечты раба о свободе, путь к смерти. Иерусалима больше нет. От него ничего не осталось. Твой народ рассеян по всей земле. И забудь ты о Боге, Которого нет, или Который, даже если Он и есть, хочет уничтожить Свой избранный народ.

Он медленно убрал руку и увидел на лице Хадассы отпечатки своих пальцев. — Я не хотел причинить тебе боль, — сказал он. Хадасса была такой бледной и неподвижной.

— О Марк, — тихо сказала она, глядя ему прямо в глаза, как бы умоляя его о чем–то.

Ни одна женщина никогда не произносила его имя так сладко.

— Забудь ты о вере в своего невидимого Бога. Нет Его.

— А вы видите тот воздух, которым дышите? Вы видите ту силу, которая движет волны, или меняет времена года, или заставляет птиц прилетать сюда зимой? Неужели Рим со всеми его знаниями так глуп? О Марк, Бога нельзя загнать в каменный памятник. Его нельзя ограничить храмом. Его нельзя заточить на вершине горы. Небеса — это Его престол, а земля — Его подножие. Все, что вы видите, принадлежит Ему. Империи возникают и гибнут. Вечно живет только Бог.

Марк уставился на нее, загипнотизированный ее словами, не в силах сказать ничего в ответ, пораженный тем, с какой верой она это говорила. Ничего из сказанного Марком не доходило до нее. Внезапно, подобно набежавшей волне, его охватил страх за эту иудейку, и вместе с этим чувством он почувствовал яростный гнев, вызванный ее упрямой верой в какого–то невидимого Бога.

— Юлия попросила меня разыскать тебя, — медленно произнес он. — Ты будешь служить ей так, как всегда служила, или мне придется подыскать ей вместо тебя кого–то другого?