Ключ к шифру, таким образом, должен был быть заведомо известен и Михаилу, и ему. Таковой константой являлась последовательность букв в русском алфавите. Ежели взять аз за один, буки за два, а веди за три, то уже можно передавать послания друг другу, но уж очень это громоздко! Букв в алфавите до сорока набирается, стало быть, на одно только мыслете придется стучать 13 раз!

Николай Александрович подсел к столу, взял перо и на припрятанном ранее клочке бумаги написал весь алфавит с нумерами, а потом безжалостно вычеркнул из него лишние буквы. Последним он выбросил ять. Следующим на выброс стояло ща, но он пока решил от него не избавляться. После подобной чистки осталось 28 букв. Все равно много! На то же самое неизбежное мыслете все равно уйдет 12 ударов. Думайте, капитан!

Бестужев перебрал в памяти все известные ему морские сигналы, в основном фонарные и флаговые — все они были рассчитаны на восприятие глазом, а не ухом. К тому же это был набор условленных сообщений, а не азбука. Что–то там, кажется, существовало у древних греков, когда они зажигали огни на горных вершинах и мигали ими, но Николай Александрович никак не мог припомнить принципа. Он встал из–за стола и снова принялся ходить, но вдруг остановился на полпути и хлопнул себя по лбу. Склянки! Двойной удар! Все было ясно как день — алфавит следовало поделить на группы, таким образом, каждой букве присваивается два нумера — нумер группы и нумер последовательности в группе. Эдак выходило попроще. Ближайший квадрат от двадцати восьми — 25. Пять групп по пять же букв!

Он снова бросился к столу. Бестужев не сомневался в том, что Миша идет по его пути — недаром он моряк и его любимый брат, следственно, голова его обязана работать похоже. Он сел на корточки за печкой — единственное место в камере, которое из коридора не просматривалось, и нацарапал угольком на стене квадрат с буквами. Пока он дорисовывал буквы, с Мишиной стороны раздался стук: раз, два, три, четыре — пять ударов. Потом, после длинной паузы, снова 5. Потом, помолчав, снова 5.

— Да я понял, понял, — бормотал Николай Александрович, — у меня тоже 5! — 3–2, — стучал он, — 2–4, 5–4, 1–1… Миша! Миша!

Миша с той стороны стены просто взорвался серией стуков.

— Я понял! — тарахтел он. — Как ты?

— Хорошо, — смеясь, выстукивал Николай.

— Здоров ли? — не унимался Миша.

— Да, да, да, — отвечал Николай — он был на верху блаженства. Конечно же выдуманный ими способ долог и неудобен — зато и времени у них было хоть отбавляй. К тому же он не сомневался в том, что за несколько дней они азбуку выучат назубок и начнут пользоваться ею быстро и вслепую. Он также успел отметить, что двадцатипятилетний Миша стучит не в пример ловчее его. Молодость, черт возьми! Ничего, нагоним!

Будучи ловчее, Миша, соответственно, был и болтливее. Николай Александрович выслушал все его приключения за прошедшие два с половиной месяца. Как выяснилось, первые две недели сидел он на хлебе и воде — и по сию пору — в цепях. Сие было наказанием за буйный темперамент Бестужева–младшего. Едва оказавшись в тюрьме, он бросился с кулаками на плац–майора, который сказал ему «ты».

— Ума нету, — кратко и по–отечески комментировал Николай Александрович.

— Пусть убьют, но не отнимут честь! — высокопарно стучал Миша.

— Честь, — отвечал Николай, — можешь отнять у себя только сам!

Так уж получилось, что он с малолетства воспитывал брата. В военном 12-м году мичманское училище, куда только поступили братья Миша и Петруша, вывезли от греха подальше в Швецию. Николай Александрович, закончивший курс и преподававший там навигацкие науки, поехал вместе с отроками — он, двадцатидвухлетний, был им и учителем, и нянькой.

Вволю наговорившись с Мишей, он взялся за соседа своего справа. Ведь рядом с ним Саша Одоевский, тоже молодой, взбалмошный, ему тоже нужна поддержка! К тому же, освоив азбуку, Саша сможет передавать от него приветы Рылееву!

Вдохновленный легкостью, с которой они с Мишей поняли друг друга, Бестужев принялся стучать в другую стенку. Однако здесь его постигло разочарование. Одоевский отреагировал бурно, пожалуй, даже слишком бурно. При первом же стуке он буквально бросился на стенку всем телом, молотил ее обеими руками, судя по грохоту, прыгал с ногами на кровать!

— Безобразить не положено, — немедленно последовал окрик из коридора, да где уж тут! Саша и не думал угомониться. Осторожный Бестужев давно уже замолчал, а Саша все буйствовал.

Только через несколько минут в нумере шестнадцатом наступила тишина.

— Саша, — стучал Николай Александрович, — Саша!

И снова взрыв звуков, беспорядочные удары в стену, падение стула — с грохотом, на весь равелин!

— Не положено!

В таких попытках прошел весь вечер, наконец после очередного обращения последовала пауза — неужто записывает? Бестужев не представлял себе человека, который раз записав подобную последовательность, не сможет ее потом расшифровать. «Сашенька! — буквально молился он. — Не колотись, успокойся, подумай хоть немного!»