Шрифт:
Одоевский взял паузу, видно записал и расшифровывает, подумал Бестужев, ложась спать. Он был доволен своим днем — правда, латынью не позанимался, зато какую чудесную штуку придумали они с Мишей. Теперь только осталось князю немного взяться за ум — и все пойдет путем. А там, глядишь, и по всей тюрьме можно будет перестукиваться, даже согласовывать свои показания!
Возможности были безграничны!
На следующее утро последовало сообщение от Саши. Он явно пользовался похожим шифром — его послание состояло из ритмических пар. Два–три сигнала с паузами, потом частый стук, потом опять с паузами. Бестужев записал, но получилась у него полнейшая чушь. Саша пользовался какой–то другой азбукою. На самом деле не составило бы особенного труда расшифровать и ее… если бы она имела смысл! Николай Александрович бился полдня, пока не понял: Одоевский просто решил, что его развлекают, а выстукивал он в ответ совершенно произвольные ритмические фигуры!
Ближе к вечеру, когда грубого и неприятного дневного охранника сменил Соколов, Николай Александрович снова взялся за Одоевского.
— Жертва моя вечерняя, — стал он, как бы молясь, напевать из церковного канона, — жертва–а–а…
При этом он несколько раз простучал слово жертва.
Одоевский тоже спел какую–то молитву, но на стук не ответил.
— Никола! — раздалось с Мишиной стороны, — я все понял, не трудись понапрасну!
Прекрасный поэт Александр Одоевский не знал последовательности букв в русском алфавите!
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ РОМАНОВ, МАРТ
Он проснулся, как частенько нынче просыпался — на своей походной кровати, устроенной в кабинете. Еще только начинало светать, но уже какая–то птица так и заливалась на ветке под окном. Весна! Николай Павлович сел на кровати, натянул рейтузы, сунул ноги в сапоги, потянулся — суставы хрустнули. Совсем он в последнее время забросил гимнастику — на улице было холодно, да и времени не стало совсем. Лишь иногда по вечерам в большой зале с колоннами фехтовали они с адъютантом Кавелиным. Фехтовал Кавелин не ахти как, зато хоть не поддавался ему сразу же, как все остальные, этим, по крайней мере, был полезен. Эдак и распуститься недолго! Николай набросил на себя мятую сорочку и решительно отправился вниз на улицу. Снега во дворе почти не было — лежала только большая подтаявшая серая куча у самого крыльца. Весна! У караулки, где всегда занимался он раньше, стоял незнакомый усатый солдат, который испуганно вытаращился и вытянулся перед ним в струнку.
— Как зовут? — по привычке спросил царь.
— Брусков, Ваше императорское величество! — глаза у него были вытаращены до невозможности, вот–вот выскочат.
— Принеси–ка мне ружьишко, Брусков, — как можно ласковее попросил Николай Павлович — ему стало жалко солдата.
Выделывая артикулы, он вспомнил, что давно уже не видал того солдатика, с которым они так весело когда–то болтали по утрам, и ему стало интересно, куда это он делся. После упражнений, запыхавшись, подозвал он караульного.
— Тут был у вас такой солдатик, небольшого росточка, — он рукой показал какого, — кажется, Филимонов Сергей. Где он?
— Не могу знать, Ваше императорское величество!
— Ротного ко мне!
Пулей прибежавший ротный, капитан Прибытков, точно так же вытягивался в струнку и робел, как солдат. К этому Николай Павлович еще не совсем привык — к этой всеобщей боязни. Чем ниже чин, тем мягче он старался разговаривать с людьми, но они все равно, глядя на него, менялись в лице так, словно видели перед собою привидение.
— У тебя в роте Сергей Филимонов?
— Так точно, Ваше императорское величество, — рапортовал Прибытков, — арестован-с… в связи с событиями 14-го числа-с!
— А он в них участвовал, капитан? — усмехнулся Николай. Ему показалось забавным, что розовощекий Филимонов с его пуговичным носиком был способен на участие в мятеже. Капитан замялся.
— Участие рядового Филимонова в декабрьском неустройстве-с устанавливает полковой суд, Ваше величество!
— Нынче у нас уже март, капитан. Можно было б и установить. Пришли его ко мне, да не мешкай!
Николай Павлович, как всегда умылся холодной водой из бочки, растерся ветошью и застегнул рубаху до самого горла. Теперь, даже рано утром, ему уже нельзя было пройтись по дворцу расхристанным. Жизнь у него давно была уже совсем другая.
Весь этот день он занимался полицейским ведомством. Первая же инспекция показала, что нерешенные дела в участках пылятся годами, поэтому теперь он наезжал с неожиданными проверками в разные округа столицы и требовал отчитываться о наведении порядка в делах. Порядку больше не становилось. Сегодня заглянул он в книгу, куда заносились происшествия по Васильевскому острову. «Найдено на улице мертвых тел — 2» — значилось в книге. Далее следовало: «Скончавшихся от неизвестных причин — 2». А графою ниже стояло: «Итого — 4».
Полицмейстер, генерал Шульгин, стоял перед ним, как истукан, глядя ему прямо в глаза преданным собачьим взглядом, и никак не мог объяснить, что означает цифра четыре.
— Ты пойми, генерал, — выговаривал ему Николай Павлович, — ни ты, ни я за каждым дураком–квартальным проследить не можем. А даже если и сможем в Петербурге, уже до Ярославля нам не добраться. Однако лестницу метут сверху… Ты согласен со мной?
— Более чем согласен, Ваше величество!
— Так найди же мне средство научить людей думать, исполняя вверенную им должность… Вознаграждай их, наказывай, составляй мемории — но научи!