Строки, добытые в боях
вернуться

Майоров Николай Петрович
Шрифт:

Вводят Кейтеля. Он идет выпрямившись, как свеча. Лицо непроницаемо.

— К смертной казни через повешение, — звучит в наушниках.

Розенберг вовсе теряет самообладание, когда слышит такой же приговор.

А вот вводят Франка. У этого палача, который обещал сделать «фарш из всех поляков», на лице умоляющее выражение. Он даже руки простер, как будто такой жест может изменить уже подписанный приговор: к смертной казни через повешение…

Восемнадцать раз открывалась и закрывалась дверь позади скамьи подсудимых. Смотрю на часы. Серебряные стрелки на циферблате показывают 15 часов 40 минут. Процесс закончен. Судьи удаляются…

(Из воспоминаний А. Полторака, секретаря советской делегации в Нюрнбергском Международном военном трибунале)

«…Идем пригретым солнцем…» (Е. Ржевская)

…Идем пригретым солнцем пыльным большаком. Поле. На обочине — светло-зеленая трава, еще не прибитая пылью. За крутым поворотом — снова поле. По зеленому полю женщины, впрягшись, тянут плуг, — десять женщин, по пять и ряд, связаны между собой веревками, веревки прикреплены к плугу. Одиннадцатая направляет плуг.

Тоска и ненависть — здесь была оккупация…

(Из фронтовой тетради Е. Ржевской)

Коле Отраде

Я жалею девушку Полю. Жалею За любовь осторожную: «Чтоб не в плену б!» За: «Мы мало знакомы», «не знаю», «не смею…» За ладонь, отделившую губы от губ. Вам казался он: летом — слишком двадцатилетиям, Осенью — рыжим, как листва на опушке, Зимою — ходит слишком в летнем, А весною — были веснушки. А когда он поднял автомат — вы слышите? — Когда он вышел, дерзкий, такой, как в школе, Вы на фронт прислали ему платок вышитый, Вышив: «Моему Коле!» У нас у всех были платки поименные, Но ведь мы не могли узнать двадцатью зимами, Что, когда на войну уходят безнадежно влюбленные, — Назад приходят любимыми. Это все пустяки, Николай, если б не плакали. Но живые никак представить не могут: Как это, когда пулеметы такали, Не жить? Не слушать тревогу? Белым пятном на снегу выделиться, Не видеть, как чернильные пятна повыступили на пальцах, Не обрадоваться, что веснушки сошли с лица?.. Я бы всем запретил охать. Губы сжав — живи! Плакать нельзя! Не позволю в споем присутствии плохо Отзываться о жизни, за которую гибли друзья. Николай! С каждым годом он будет моложе меня, заметней, Постараются годы мою беспечность стереть. Он останется слишком двадцатилетним, Слишком юным, для того чтобы дальше стареть. И хотя я сам видел, как вьюжный ветер, воя, Волосы рыжие на кулаки наматывал, Невозможно отвыкнуть от товарища и провожатого, Как нельзя отказаться от движения вместе с Землею. Мы суровеем, Друзьям улыбаемся сжатыми ртами, Мы не пишем записок девчонкам, не поджидаем ответа… А если бы в марте, тогда, мы поменялись местами, Он сейчас обо мне написал бы вот это.

1940

«Ты в эти дни жила вдали…»

Ты в эти дни жила вдали, Не на войне со мной, Жила на краешке земли, Легко ль тебе, одной! Три лета, три больших зимы Просил: повремени! Теперь я рад, что жили мы В разлуке эти дни. Теперь хочу тебя просить: Будь той же самой ты, Чтоб было у кого спросить: — А как цветут цветы? — А что же нет окопа тут? — Что ночи так тихи? — А где, когда, на чем растут Хорошие стихи? Чтоб объяснила: — Вот река (Как я просил: — Воды!), А вот на трубочке листка Есть гусениц следы. Чтоб я поднялся в полный рост, Узнав из милых слов, Что, кроме пулеметных гнезд, Есть гнезда воробьев. Чтоб я, покамест я живу, Увидел: жизнь сложней! Чтоб я и счастье и беду Сердечные узнал. Чтоб я не понимал траву Как средство скрыться в ней, Или упавшую звезду Не принял за сигнал. Шалун уронит барабан, Гроза пройдет в окне, Метель пройдется по дворам, — Я вспомню о войне. А ты догадку утаи И все сумей понять, Чтоб я взглянул в глаза твои И мог любить опять. Ведь в эти взорванные дни, В дышащий местью час Был должен к празднику хранить Цветы один из нас. Хвалю прощание свое, Что мы разделены, Что мы не вместе, не вдвоем В разлуке для войны. Хвалю, что ядовитый дым Не тронул глаз твоих! Того, что видел я один, Нам хватит на двоих.

Фронт

1944

Приду к тебе

Ты думаешь: Принесу с собой Усталое тело свое. Сумею ли быть тогда с тобой Целый день вдвоем? Захочу рассказать о смертном дожде, Как горела трава. А ты — и ты жила в беде, Тебе не нужны слова. Про то, как чудом выжил, начну, Как смерть меня обошла. А ты — ты в ночь роковую одну Волгу переплыла. Спеть попрошу, а ты сама Забыла, как поют. Потом меня сведет с ума Непривычный уют. Будешь к завтраку накрывать, А я усядусь в углу, Начнешь, как прежде, стелить кровать, А я — усну на полу. Потом покоя тебя лишу, Вырою щель у ворот, Ночью, вздрогнув, тебя спрошу: «Стой! Кто идет?» Нет, не думай, что так приду. В этой большой войне Мы научились ломать беду, Работать и жить вдвойне. Не так вернемся мы! Если так, То лучше не приходить. Придем — работать, курить табак, В комнате начадить. Не за благодарностью я бегу — Благодарить лечу. Все, что хотел, я сказал врагу. Теперь работать хочу. Не за утешением — утешать Переступлю порог. То, что я сделал, к тебе спеша, Не одолженье, а долг. Друзей увидеть, в гостях побывать, И трудно и жадно жить. Работать — в кузницу, спать — в кровать, Слова про любовь сложить. В этом зареве ветровом Выбор был небольшой — Но лучше прийти с пустым рукавом, Чем с пустой душой.

1944

Пришедшим с войны

Нам не речи хвалебные, Нам не лавры нужны, Не цветы под ногами, — Нам, пришедшим с войны, Нет, не это. Нам надо, Чтоб ступила нога На хлебные степи, На цветные луга. Не жалейте, не жалуйте отдыхом нас: Мы совсем не устали, Нам — в дорогу как раз! Не глядите на нас с умилением, Не удивляйтесь живым. Жили мы на войне! Нам не отдыха надо И не тишины. Не ласкайте нас маркой: «Участник войны». Нам — трудом обновить ордена и почет, Жажда трудной работы нам ладони сечет, Мы окопами землю изрыли, пора Нам точить лемехи И водить трактора. Нам пора звон оружья — на звон топора, Посвист пуль — на шипенье пилы и пера. Ты прости меня, милая, Ты мне жить помоги, — Сам шинель я повешу, Сам сниму сапоги, Сам тебя поведу, Где дома и гроза. Пальцы в пальцы вплету, И глазами — в глаза. Я вернулся к тебе, Но кольцо твоих рук — Не замок, не венок, не спасательный круг. Нам — не праздновать праздно, Нам — хмелеть от труда. Чтоб работой прославить В мире мир навсегда.

1946

Мой дом

Куда я ни пойду — везде мой дом: Поля, леса и реки — все кругом. Вот мой товарищ! Подожди, прохожий, Твой лучший из друзей — ведь это я! И твой и мой дом — одно и то же, Они похожи. А мои владенья! Ведь это также собственность твоя — Заводы, города, стихотворенья. Постойте, девушка, прошли года, Как мы знакомы. Вас забыть смогу ли? Перевязали вы меня тогда? А на разъезде вы рукой махнули? А рощи! А поля вокруг села! А рожь! Ведь эта рожь меня кормила. А соловей! Да ты же мне поешь, Я для тебя очистил воздух, милый! А землю для тебя возделал, рожь! Мамаша, стойте, вас искал давно. Я вам обязан как! Бывало всяко. Не в это ли стучался я окно? Не вас ли и не я ли звал «хозяйка»? Прохожие, вы братья мне, поверьте. Мы видели друг друга сотни раз. Да это вы меня спасли от смерти, А я — убил того, кто целил в вас. Идем страной — Нам все в стране знакомо. Зайди, прохожий, я приду потом. Кто ни придет ко мне — все будут дома, Куда я ни пойду — везде мой дом. 1946

Сергей Орлов

Сергей Сергеевич Орлов родился в 1921 году в селе Мегра, Вологодской области, в семье сельских учителей. Писать стихи начал еще в школе, первый раз напечатался в 1939 году. В 1940 году поступил на исторический факультет Петрозаводского университета. В 1941 году ушел добровольцем в действующую армию. Сначала служил в истребительном батальоне, затем в танковых частях. Окончил танковое училище. В качестве командира танка, а затем командира взвода тяжелых танков воевал на Волховском и Ленинградском фронтах. Был тяжело ранен, горел в танке. Награжден орденом Отечественной войны II степени.