Двое слуг внесли Сфорцу, который сидел на кресле с безжизненными ногами и руками. Левая часть его лица была парализована и казалась раздавленной или смятой. На обеих щеках у него были покрытые струпьями раны в форме букв „ГЛ”. Я улыбнулся, поскольку это зрелище показалось мне довольно забавным.

– Инквизитор Маддердин, – сказал он с явным трудом, и слова прозвучали как „икфифифор маферфин”. Я улыбнулся ещё раз, потому что это тоже было смешно. – В ходе разбирательства было доказано, что в городе Столпен действовал сильный чернокнижник. А вы всеми способами оспаривали этот вывод. Я полагаю, что дело требует особого разбирательства. Посему вы отправляетесь под стражей в Апостольскую Столицу, где вы получите шанс доказать силу своей веры, и указать нам на нашу ошибку, которую, если возникнет такая необходимость, Святой Отец примет с полным смирением.

Я едва разбирал, что говорит брат Сфорца, и только многолетний опыт общения с людьми, которые выглядели хуже, чем он, позволило мне понять его слова.

Я не был искушён в знании законов настолько, чтобы определить, имел элемозинарий право на подобное распоряжение или же нет. Возможно, это был бы интересный предмет для спора опытных юристов. Тем не менее, сейчас это не имело никакого значения, поскольку за братом элемозинарием стояли солдаты графа Шейфолка, которых он предусмотрительно вызвал заранее. На моей же стороне был один Курнос. Тем не менее, я предпочёл не ехать в Апостольскую Столицу в кандалах.

– Принимаете ли вы моё решение, или же вы желаете выяснения дела на месте, отдаваясь на суд и милосердие Церкви?

Выяснение дела на месте, звучало невинно. Тем не менее, я знал, что скрывается за этими словами. Согласие на церковный суд отменяло все мои привилегии инквизитора. Я мог быть допрошен, и, понятно, подвергнут пыткам. Как вы уже догадались, любезные мои, у меня не было никакого желания добровольно класть голову на плаху, а с милосердием Церкви, представленной элемозинарием, я успел познакомиться на личном опыте.

– Брат Сфорца, – сказал я. – Со всей решительностью протестую против присвоения вами власти, вам не принадлежащей. Более того, я не намереваюсь предаваться в вашу юрисдикцию, а всех присутствующих здесь уверяю и беру в свидетели, что Святой Официум обрушит тяжкое возмездие на всех, кто осмелится оскорбить его должностное лицо.

Сфорца слушал меня, казалось бы, внимательно, но ни один мускул не дрогнул на его бледномморщинистом лице. Он посмотрел на меня с безграничной ненавистью, и я мягко улыбнулся.

– Закуйте его, – приказал он, стараясь в этот раз как можно чётче выговаривать слова.

Солдаты графа направились в мою сторону. Двое тупых крестьян, которым разрешили надеть кожаные доспехи и дали в руки тупые мечи. Для обученного инквизитора это были не противники. Но под окном стоял ещё и граф Шейфолк с помощником, который выглядел как человек, куда лучше подготовленный к бою. У меня осталось очень мало времени, чтобы решить, что следует делать. У меня был меч, был и шерскен – один из коварнейших из известных ядов. Одной щепотки, брошенной в глаза, достаточно, чтобы жертва ослепла и почувствовала ужасный зуд в глазах. Но если начнёте тереть глаза, то собственные пальцы станут последним зрелищем, которое вы увидите. Конечно, я мог надеяться, что смогу победить графа и его присных. Но что потом? Мордимера Маддердина начнут травить, как зверя? Убийство высокородного аристократа, выполняющего команды посланника Святого Отца не добавило бы мне популярности. Времени на принятие решения оставалось всё меньше, но вдруг от двери я услышал спокойный голос.

– Я думаю, не стоит.

Я обернулся. На пороге стоял седой инквизитор с усталым вытянутым лицом. На его плаще блестел вышитый серебряной нитью сломанный крест. Инквизитор был не один. За его спиной стояли ещё трое офицеров Святого Официума. Все с мечами у пояса. И все они держали руки на рукоятях.

– Я Рупрехт Зеедорф, глава Инквизиториума в Кайзербурге, – заявил он категоричным тоном. – У меня приказ для инквизитора Маддердина, предписывающий ему немедленно предстать перед Его Преосвященством епископом Хез-Хезрона.

В комнате стало тихо. Солдаты графа застыли на полпути ко мне. А я замер с пальцами в мешочке с шерскеном. В конце концов, брат Сфорца оправился от удивления.

– Покажите этот приказ, – нервно бросил он, и его неподвижное ожесточённое лицо, наконец, дрогнуло.

Поскольку прозвучало это как „фофафитефоффифаф”, ни Зеедорф, ни его люди ничего не понимали и лишь смотрели на элемозинария с удивлением, смешанным с толикой насмешки. Я на мгновение встретился взглядом с руководителем инквизиторов из Кайзербурга, и увидел, что зрачки Зеедорфа похожи на две блестящие крошки обсидиана. Такие же чёрные и такие же мёртвые.

– Брат Сфорца хочет, чтобы вы показали ему приказ, – любезно объяснил я. – И просит, чтобы вы простили ему, что по неизвестным причинам у него какие-то проблемы с произношением…

– При всём моём уважении, – сказал Зеердорф с улыбкой, которая не имела с уважением ничего общего. – Не вижу причин показывать вам приказ, исходящий из Святого Официума. Это дело вас не касается, элемозинарий. Вы можете идти. Инквизиториум ничего против вас не имеет. В случае...

Ха, любезные мои, какое же это было бы занимательное дело для юристов! Прав ли папский уполномоченный, вызывающий инквизитора в Апостольскую Столицу, или же преобладает прямая команда от начальника – епископа Хез-Хезрона – приказавшего инквизитору предстать перед его лицом? И должен ли инквизитор показать папскому элемозинарию документы? В этом случае, однако, значение имел лишь тот факт, что я был не один. За моей спиной стоял Рупрехт Зеедорф и трое братьев-инквизиторов. Только идиот может не знать, что инквизиторы обучены в совершенстве владеть как умом, так и оружием.