— У нас один противник, у них другой (имея в виду румын и мадьяр).

— Ну, конечно, вы не можете. Перед вами, конечно, особый противник, — съязвил Сталин и повесил трубку.

Отстранение от должности Конев считал несправедливым, принятым без всяких оснований, сгоряча. Это, наверное, понял и Сталин. Поостыв, через некоторое время позвонил Коневу сам.

Произошёл следующий откровенный разговор:

— Товарищ Конев, здравствуйте. Как ваше настроение?

— Плохое, товарищ Сталин.

— Почему плохое?

— Я — солдат, в такое время солдат не может сидеть, он должен воевать.

— Подождите. Дайте мне три дня на то, чтобы разобраться. Мы вас пошлём вновь командовать фронтом...

Ровно через три дня Конев получил назначение на должность командующего Северо-Западным фронтом.

В июне сорок третьего года Сталин вызвал его снова и поручил создать резервный фронт, войска которого были разбросаны на больших степных просторах... Фронт так и назвали — Степной.

Так в течение нескольких минут сидения без дела в самолёте перед мысленным взором Ивана Степановича пронеслись многие невероятно тяжёлые эпизоды войны.

...Конев снова взглянул на Крайнюкова, сидевшего в глубокой задумчивости, и, как бы подводя итог размышлениям, вслух произнёс:

— Да, сложная эта штука — жизнь. Особенно война...

Крайнюков не понял, к чему это сказано, но утвердительно кивнул головой. Конечно, сложностей много. Вот и сейчас предстоит многое сделать, чтобы мобилизовать людей на тяжкий труд и обеспечить во что бы то ни стало успех предстоящей операции. Если что-то не получится, им же в первую очередь придётся отвечать головой не только перед Верховным Главнокомандующим, но и перед народом, страной.

— Надо прежде всего подумать, как обеспечить скрытность передвижения войск, — сказал Конев, переключаясь опять на практические задачи, связанные с предстоящей фронтовой операцией. — Перегруппировка предстоит большая, и важно, чтобы противник либо совсем ничего не ведал о ней, либо узнал самую малость, и то уже перед самым нашим ударом.

— Скрыть совсем трудно, — заметил Крайнюков.

— Надо! — подчёркнуто строго повторил Конев. — Так что мобилизуйте и по вашей идейно-воспитательной линии все силы. Поднимите коммунистов, комсомольцев, чтоб до сознания каждого бойца дошло это жизненно важное требование: маскировка и предельная скрытность передвижения войск. В этом залог успеха.

Крайнюков снова одобрительно кивнул головой. Он уже здесь, в самолёте, начал прикидывать, как сразу включить в подготовку предстоящего наступления партийные и комсомольские организации. Сложность состояла в том, что до поры до времени дата наступления должна оставаться в глубокой тайне для всех войск и штабов, кроме самого ограниченного числа лиц в управлении фронта.

«Что ж, — думал Крайнюков, — придётся вместе с начальником политического управления генералом Шатиловым составить специальный план».

Теперь он посмотрел на Конева: Иван Степанович молчал, погруженный в свои мысли. Надолго ушёл в свои думы и Крайнюков.

Перед ним всё ещё стояло строгое, недружелюбное лицо Сталина. Потом живо вспомнилось, как в конце второго дня Сталин вдруг спросил у Конева и Крайнюкова, видели ли они салют, и, получив отрицательный ответ, шутя сказал: «Ничего, мы сейчас эту «ошибку» исправим». Он повёл их во двор Кремля, объявив, что сейчас как раз будет произведён салют в честь доблестных войск Карельского фронта.

Когда раздались залпы орудий и разноцветные огни засияли в ясном небе, Сталин заметил, что салют — это не просто фейерверк, красивое зрелище, это наш народ славит своих доблестных воинов-победителей.

И это было сказано не просто: наматывайте, дескать, на ус и пропагандируйте в войсках значение этих салютов.

...Когда выбрались из самолёта и поспешили к машинам, Конев сказал:

— На отдых не более часа. Приходите ко мне вместе с Шатиловым. К этому времени я приглашу Соколовского и командующих родами и видами войск. Займёмся вплотную предстоящей операцией...

Усатый капитан, которого теперь добрым словом вспоминала Наташа Круглова, недолго оставался в дивизии. Она узнала, что в штаб его направили после ранения, а до этого он три года провёл в разведке, привык рисковать и ходить всё время, как он сам учил своих подчинённых, по острию ножа. Вынужденный сейчас томиться в непривычных для него штабных условиях, не находил себе места и, если его ругали за промахи, упрямо повторял:

— Не по душе мне эта канцелярия. Вы понимаете — не по душе! Терзаюсь я тут и других мучаю. Дайте мне дело поживее, чтобы я мог больше пользы принести.