Шрифт:
Каракас
Русским друзьям в Венесуэле
Констатирую
1 января 1996 года
Косынка
ПОЭМЫ
Деревня
1.
Вот и я покинул эти хаты: Санный путь с гружеными возами, Лампы свет ночной подслеповатый И божницы угол с образами. Синь озер, поземку в поле мглистом, На ботве осенней зябкий иней. И в простенке – карточку танкиста: На броне в поверженном Берлине. Под окном совсем иссохший тополь, И подсолнух солнечный в соседстве, И зеленый коврик канотопа, У ворот, где мир открылся в детстве, И теперь, как будто бы о чуде, Сам себе в усладу, в наказанье, Расскажу, пусть знают добры люди, О деревне той – повествованье. О деревне милой, о деревне, Где в ночи гармони веселятся. Знаю сам, что есть обычай древний – К очагу родному возвращаться. 2.
Каждый год по птичьему отлету, На призывы осени рябинной, Оставляю город и работу И спешу на окрик журавлиный. И когда последние зарницы Догорят, дордеют от озноба, Зябкий клин неубранной пшеницы Вдруг напомнит беды хлебороба. Там, в полях, накрытых рыжей шалью Мне расскажет лес под крик грачиный Как грустит при всех своих медалях На ветру продрогшая осина. А потом пойдет кружиться вьюга, Просвистит-просвищет на равнины. Может, выйдет юности подруга На свиданье к нашему овину?! Мы пойдем осеннею порошей, Обнявшись, кому какое дело! Если зорька в небе закипела, Обещает встреча быть хорошей! 3.
Позади околица осталась И дома во мраке, как в тумане. Здесь трава росою умывалась, А теперь промчали чьи-то сани. Круг луны и праздничный и юный, Горизонт таинственный и строгий. А вот там мы в радостном июне От грозы скрывались в теплом стоге. А вдали скрипят, как ведьмы в сказке, На ветру старинные качели. Там старушки радовались Пасхе, Голосами ангельскими пели. Спит деревня. Ветер ладит вожжи, Лишь едва доносится до слуха, Как луна плывет по бездорожью И скрипит уключинами глухо. 4.
Я смахну с узорчатого ставня Снег пушистый веткою березы. И опять, повеяв давним-давним. Он рассыплет искорки мороза. И в окошках наших деревенских Подтвердят мне утренние блики, Что люблю деревни лад вселенский, Терема снегов ее великих. Этот звон подойников веселый, Этот крик петуший в раннем часе. Через все леса ее и долы Он на сердце падает и плачет... Спит деревня. Вьюга мимо, мимо, Но порой до слуха донесется – Этой жизни сон неповторимый, Эта явь, что плачет и смеется. Этих весен сказочная милость, Этих зим таинственная небыль... Детство, детство, где ты закружилось Золотистым жаворонком в небе?! Юношеская баллада
1
Засеверило, В клубе – ни души. У гармонистов Убыло работы. И осень призывает Птиц к отлету. «К отлету!» – Расшумелись камыши. А мне куда? Я девушку люблю! По мне сейчас И ветер не поможет Умчаться в город к ней И растревожить, В окошко влезть: «Не бойся, застеклю!» Невмоготу! Скорей бы ночь прошла... И вот заря замедленно, С испугом Приподнялась, Расцветив лемех плуга У кузницы. И бьет в колокола! 2
Над кузницею нашей Дым и гром. А у ворот, Видать, в тоске колесной Знакомый «Иж» Бодает воздух лбом Застоянный. Да разве ж это воздух! И друг-кузнец, Чумазый до бровей, Как бог огня, Стоит у наковальни. И лошадь, Тех буденновских кровей, На общем фоне Смотрится печально. А было время – И промчать не грех, И седоки держались Молодцами. А было время – Да на свадьбу – эх! – Летала с пристяжными, С бубенцами, Лишь пыль столбом. Эй, кучер, придержи, На поворотах Эти шутки плохи!.. Теперь в почете «Явы» да «Ижи», Гей, вороные, Атомной эпохи! 3
«Оседлаю я Горячего коня!» – И от рокота Отпрянули ворота. И разбойно Раскричалась ребятня, И разладилась Серьезная работа. И, присвистнув, Рыболовы на пруду Так и ахнули, Запутывая лески, Даже яблоки Попадали в саду, И раздвинулись На окнах занавески. Мотоцикл, Ты неси меня, Неси! Ты к любимой Довези без разговора. Тракты новые Змеятся по Руси. Удаль старая Сдружилась и с мотором. 4
У перекрестка Сбрасываю газ. Где светофор Над улицей гремучей, Недоглядишь, Набычит красный глаз, Он, как и я. Бессонницей измучен. О город, город, Скопище машин! Я, как водитель, Мучаюсь и трушу, Но, как влюбленный, Солнечную душу Несу к тебе, Таинственный Ишим. Она, душа, Уж тем и хороша, Что всякий раз Испытывает муку, Когда к тебе любимая, Спеша, Навстречу тянет Ласковую руку. 5
– Ты любишь, да? Ты любишь, повтори! Ты не забудешь Нашего Ишима? Ты не забудешь? Нет, не говори, Не надо слов, Не надо клятв, любимый... Прощаемся. А «Иж» дрожит: скорей! Совсем остыл, Подай ему бензина. Созревшие лимоны Фонарей Погасли, Будто спрятались В корзины. Но не спеши, Влюбленная душа, Пусть выхлопные Воздвигают гулко, Откуда знать им: Домик в переулке Уж не будить мне больше Ни шиша! Откуда знать, Что иначе судьба Рассудит все, Суровей и колючей, – Прикажет мне Окопы рыть на случай, И я забуду, Как растил хлеба. Но я приму И это ремесло, И бравый вид В морском пехотном взводе. Придет письмо При сумрачной погоде: «Устала ждать, Прости меня, светло...» 6
Мне грустно все ж: Восторга в сердце нет. Да ведь такие годы Пролетели! Слова любви в груди Забронзовели, А как будил их В юности рассвет! Теперь все реже Пишутся стихи, И я спокойней В пору листопада, Хотя горланят так же На оградах В жар-птичьем оперенье Петухи. Стал осторожней К радости народ. Не часто ходят По воду молодки: У всякого двора – Водопровод Торчит, как перископ Подводной лодки. Лишь невзначай Встревожится душа, Когда увижу вдруг: По перекрестку Мой старый друг Толкает водовозку На легких шинах Бывшего «Ижа». На кочках фляги Мечутся, звеня. Я вспомню годы, Что отгрохотали, Когда мы лучших Девушек катали, И трактор ждал У пахоты меня. Но не припомнить Больше ремесло, Что так неловко Бросил, уезжая, И не собрал Хоть части урожая, Где сеял сам. Прости меня, село! Тимофеи Корушин
Двадцатидвухлетний Т. Д. Корушин – мои земляк, родственник, в 1918 году был комиссаром печати в г. Ишиме…
Еще закон не отвердел.
Страна шумит, как непогода.
Хлестнула дерзко за предел
Нас отравившая свобода.
1
Под стражею царь-император, На воле налетчик и вор, В царевых дворцах и палатах Картавых вождей – перебор. И в копоть уездных ревкомов, В полуночный скрип половиц, Депеши – черней чернозема Летят из обеих столиц. – Товарищи, в Питере голод, В Москве саботаж и разбой. Прошу телеграмму Свердлова Считать за приказ боевой! – Глаза председателя строги, Красны от бессонных трудов: – А хлеба в складах желдороги, По сведеньям, – тыщи пудов! Нам нужно наладить движенье И помощь Республике дать. Коммуна – ведь это сраженье, В котором нельзя отступать! Желты от махры комиссары, Слипаются веки – невмочь. Пожаром, пожаром, пожаром Грозится ишимская ночь. И ветер, и вьюга-кликуша Псалмы замогильные вьют. Но пишет в газету Корушин, Кинжально стучит «Ундервуд». Свинцовая очередь строчек. Заглавная тема одна. Он верит: солдат и рабочих Сплотит и поднимет она! Тревожно в ревкоме. Прохладно.Метель улеглась кое-как. И окна домов Плац-Парадной Томительно смотрят во мрак. Дома от бессонницы серы, А светлая жизнь далека. Но сколько неистовой веры В усталых глазах паренька! Он вышел на улицу: реже Брехают в рассвет кобеля. Вот книжная лавка, все те же, Как в детстве, на ней вензеля. Как помнит, достатка, излишка В семье не случалось никак. Отец же за добрую книжку Отдаст и последний пятак. Бывало – в деревню родную В телеге тряслись. Благодать! Отец подгонял вороную, Смеялся: «Арабская стать!» Трусила отцова лошадка – Надежда и боль батрака. И было тревожно и сладко Смотреть, как плывут облака. 2
– Ограбили нас, обмикитили Похлеще татаро-монгол! – Торговец Захаров в подпитии, Лица нет, но гостя – за стол, Послушай, Зарубин, послушай. Коммуна житья не дает. Все этот «товарищ» Корушин Статейками мутит народ... Убили нас, паря, убили, Вогнали в разор и долги. Явились, прикладами сбили На хлебных амбарах замки. До зернышка взяли, до крошки! Все этот командовал... враг... – Корушин? Который? Тимошка? Соседушка, значит... батрак. Он местный, он наш окуневский. Забрал нажитое? Шалишь! Отец у них тоже таковский, Тощой, как церковная мышь. Сыночку, понятно, зачтется! Топориком тюкну – весь сказ! Вернется, Захаров, вернется – Пора... Ну, гостите у нас! 3
Весна на дворе. Удивительный Тепла не сибирский обвал. В такой бы денечек к родителям, С германской пришел – не бывал. Помочь по хозяйству прибраться. И в старом сенном шалаше За кои года отоспаться, Дать роздых окопной душе. Там тоже теплынь. Над оврагом, Над рощей – граничная блажь... Но яро пылающим флагом Затмило желанный мираж. И все же над дымным перроном, Где митинг открыл Тимофей, Пахнуло знакомым, соленым, Полынным настоем полей. Недаром трудились две ночи, Пшеничка – к вагону вагон. На помощь голодным рабочим Ишим провожал эшелон. Еще паровозик ударно Клубил над платформою пар. И вдруг чей-то злобный, угарный Почувствовал взгляд комиссар. «Зарубин?.. Зарубин, конечно...» — Ну, здравствуй! – сказал без затей, – Сельчанину рады сердечно... Но хмуро смолчал богатей. В толпе отмолчаться не страшно. Глаза – что свинец ко свинцу. Мир новый и мир вчерашний Стояли лицом к лицу. Тут ясно, похлебки не сваришь, Закушены в кровь удила. — Ну что ж, комиссар-товарищ, Сегодня твоя взяла! 4
В ревкоме строжали. И к маю Всех было вольготней грачам. И вторя грачиному граю, Кипел ледоход по ночам. И в ночи короткие, куцые За ставнями прятался страх. И хмель мировой революции В горячих бродил головах. Грошова судьба человека, Коль в жизни такой оборот... И снова гулял по сусекам С метлой восемнадцатый год. В упрямом пылу вдохновенья Твердила бедняцкая рать: «Коммуна – ведь это сраженье, В котором нельзя отступать!» Зубатились фракции. К лету На крайность пошли леваки. Однажды в окно ревсовета Стрельба докатилась с реки. Не хлипкий «Союз офицеров», Тем раньше прищучили хвост, Решили «пощупать» эсеры На зуб стратегический мост. Объекту еще подфартило, Не сразу сработал запал. И слабым зарядом тротила Лишь вздыбило несколько шпал. Ввязались охранники в драку, Хоть было не густо штыков. Но все порешила атака Ревкомовцев-большевиков. Споткнулись под пулями трое, Но многих сразил и финал: Впервые отпели героев Под «Интернационал». 5
– Бери, господин хороший! Пошел же народ-обормот... Всего за мильен галоши, А он тебе – выкусь вот! – Меняю на пуд пшеницы Керенского сапоги... Уездная град-столица Неспешно вела торги. Толкались в народе сером: Шинель мировой войны, Винтовки милиционеров, Крестьянские зипуны. Калеченый люд – военный, С крестами и без наград. Поодаль в кругу почтенном Захарова сытый зад. Нудил: – Довели до точки, Поднимемся ли с колен? По мне – надевай порточки И – хоть в бусурманский плен! – Эсеры... Эх, дали пенку! – На будущее – урок! – Зачинщикам главным – стенка, Другим намотают срок! – Да, да... Только вновь и скоро Поплачут большевички... И вспыхнули, будто порох, Захаровские зрачки: – Корушин, слыхали ездит? – Красно охмурять мастак! – Сейчас мужиков в уезде Вербует под красный флаг... 6
Отец все с рыбалкой хлопочет, Смеется, мол, это в крови! А мать возле печки: – Сыночек, Ты зря земляков не гневи!.. Заря заливала избенку, И радостно было вдвойне Смотреть на родную сестренку: Она улыбалась во сне. Он думал опять о прекрасных, О славных, о будущих днях, Грядущих – под знаменем красным, В каких-то прекрасных огнях. О счастье, которого ради, На Зимний ходил в октябре. А солнышко вниз по ограде Катилось навстречу жаре. Катилось, катилось, катилось, Покуда, не встав на дыбы, У церкви не остановилось, У ветхой ее городьбы. А тут вся округа – домашне, На церковь привычно крестясь, Ждала, будто дождика пашня, Что скажет уездная власть! И только пудово и грузно, В кудели бород и усов, Презрительно семечки лузгал Синклит деревенских тузов. Сказал Тимофей: – Крестьяне! Крещен я, известно вам, Но в красное верю знамя, И жизнь за него отдам. Царей уже песни спеты, Настал мироедов час! Поймите, что власть Советов Надолго. Она – для вас... Толпа промолчала. И с визгом Зарубин взорлил: – Мужики! Он брешет... Убить коммуниста! – Убъем! – стервенели сынки. И ринулись. Ахнули бабы. Корушин за маузер: – Ну! Давай! Тут и ляжете, Гады! – И выстрел прошил тишину. Ушел он под облако. Стыла Густая небесная синь. – Сейчас я топориком с тыла! – Сквитаемся враз. И – аминь! Шипел кто-то злобно. Померкли Окрестности. Вопли и рев. С горячего купола церкви Скатилась шрапнель воробьев. Достойней добром отступиться, Чем тупо ломить на «ура!» Он видел: светилась на лицах Горячая сталь топора. А вскоре на небе багряно Пластал предзакатный пожар. Вороны орали над рямом, – Туда отступил комиссар. Орали вороны, кружили, Как будто они заодно С врагами, что рям окружили, Кричали: «Убьем все равно!» Полынные ночи июня, Багульника цвет неземной. И радости хочется юной, Хорошей любви под луной. Живого тепла и участья, Простого достатка в избе. Не много ведь надо для счастья, Коль молодость вся при тебе! Измученный гнусом, под утро, Когда уж ворота скрипят, Он выполз. Роса перламутром Цвела. И – нигде «зарубят». С версту он прополз через поле Таился в кустах тальника, Скитался по займищам. Воля! Не знал, что так воля сладка! Вот город. И галки на храме. А там и свои. И вот-вот... Но там белочехи штыками Сверкали. И бил пулемет. И огненно солнце вставало, И было в огне полстраны. Не знал он, что это начало Свирепой гражданской войны. * * *
Сюжетные поиски слова Щедрей на родной стороне. Однажды в село Окунево Случилось заехать – к родне. Привычно мотаясь по свету, Я часто о доме скучал. И долго в тот вечер портреты В простенках опять изучал: Обычные русские люди... – А этот, прости уж меня, Спросил я у бабки, – Кто будет? Вздохнула: – Да тоже родня! Брат деда! – промолвила с жаром, – Он с красными знался. Беда... – Я слышал, он был комиссаром, – А что же потом? Ни следа... – Потом? Не спеши, погоди же! Стара я. Все жалюсь врачам... Серьезный он был. И как ты же, О чем-то писал по ночам. В нужде они, помнится, жили, – И эти убивцы, рвачи, Зарубины, их не любили! – Она шелестела с печи, – Что было-то, Господи боже... Но понял я, бабка права – Нельзя беспричинно тревожить Сочившие кровью слова... Под утро расцветились пожни, И я в несусветную рань Умчал по делам неотложным В какую-то тьмуторакань. В верхах были крупные свары: Тот так, тот не этак повел... Поздней уж про жизнь комиссара В газете заметку прочел. А что мне чужие опенки? И чья тут вина, не вина? У белых во мрачном застенке Хлебнул он мурцовки сполна. Бежал, распростуженный весь, и Поздней – без вины, без суда, Погинул он в годы репрессий. Своих вырубали тогда... Снега Самотлора
Вступление
Гонит «Татра», снега утюжа, Вьюга поет – на белый свет. Для тарана заходит стужа И откатывается в кювет. Я душой принимаю гонку, Я глазами в дорогу врос. Гулко вздрагивает бетонка, Вырываясь из-под колес. Глушь таежная, снеговая, Ветры в спину, грозя, свистят. И воронки болот зияют, Будто нас поглотить хотят. На пути в знаменитый город, Пробивая порядки вьюг, мы летим целиной, которой Никогда не пройдется плуг. Все, чем раньше душа дивилась, Все, чем жил я до этих пор, Безоглядно соединилось, Словно в выдохе – САМОТЛОР! 1. Панорама Самотлора
Панорама Самотлора – Снег хрустящий, как слюда, Да болота, на которых – Чахлых елочек гряда. Был приют нечистой силе Возле всякого куста. Даже ханты обходили Эти хмурые места. Сколько их в урмане диком Мест с испуганным зверьем! Мест с морошкой и брусникой, И заброшенным жильем! И повсюду – в жуткий холод, В беспощадный летний зной, Побывал наш брат-геолог, Комаров кормил собой. И вошли во славу сразу. Не забудет их Тюмень: День березовского газа, И шаимской нефти день! День разведчиков, открывших Усть-Балык и Уренгой. Дни товарищей погибших Под таежною звездой... Панорама Самотлора – Свист поземок ножевых, Те же топи, на которых – Ожерелье буровых. И окрест – Над всем простором! Гиблой ржавчиной болот, Трубы, факелы, опоры Подтверждают: нефть идет! 2. Татьяна
Сидит девчоночка и плачет Одна в простуженном балке. От фар машинных «зайчик» скачет По изморози в уголке. Согреть бы чай, наладить ужин, Огонь в печи давно истлел. На стенке плащ, забытый мужем, И тот от изморози бел. Стучат о крышу ветви сосен, Там месяц сумрачный висит. И чей-то голос: «Бросил! Бросил!», Как на ветру белье, скрипит. В окне полуночно и тихо Уснули белые дома. Высокая, Как журавлиха, Стоит сибирская зима. 3. Володя Зотов
Нет, я не знал ее печали, Ее лицо, ее глаза... А с ним мы «Татру» выручали, Под скаты шубы побросав. И вот сидим, и душу греем В дому – на пятом этаже. И валенки на батарее Почти оттаяли уже. И шубы сохнут постепенно В тепле – квартирном – у двери И фотокарточки на стенах... Он подает одну: – Смотри! Он подает одну. Известно, – С улыбкой, радость не тая. – Такой не снилось и... Невеста? – Жена, – вздохнул он, – Не моя!.. Двойные рамы ветер гложет, Простыли стекла изнутри. – Татьяной звать... – А муж-то, все же... – Удрал он, Черт его дери. 4. На Лежневке
На морозе белой масти, Озверев, в снегу, в пыли Экскаватор рвет на части Глыбы стылые земли. Из песчаного карьера, Из ковша – наискосок – Он плывет – тяжелый, серый, В кузова машин песок. И на гулком перегоне, Возле кромочки болот, Вся она, как на ладони, Технология работ... По кабине хлещут ветки, Зотов трудится молчком. Он на «газ», как на гашетку, Давит правым сапогом. И бегут кусты и кочки Чудом из-под колеса. Перед узеньким мосточком Завизжали тормоза. Но Володя – парень ловкий, «Газанул», – – Не унывай! Стоп! Приехали. Лежневка... – Ближе к трактору давай! – – Тракторист – он знает дело: Пишет в воздухе рука. Шапка сбита на бок смело. Только шубка коротка. Только челка как-то странно На крутую бровь сползла. – Как зовут тебя? – Татьяна... – И к Володе подошла. И пошли кружиться хлопья, – Вьюга пляску завела, А Володя дверкой хлопнул, Улыбнулся: – Не ждала? И студил нам ветер лица, Снег уметывал в снега... Дай им сил – К любви пробиться Через топи и снега! 5. На четвертой дожимной
Как-то в полдень в балочке старом Обогреться пришлось в гостях. Руки тер инженер Макаров, Говорил мне: – Мороз? Пустяк! И серьезно, уже без позы, Признавался мне от души: – Комары пострашней мороза. Снег уходит, острят ножи! Будто платит им кто отменно За разбойничий этот пыл... – Закурили. И штык антенны – Над «Спидолой» в дыму поплыл. Снова ветер скулил голодный. Думы всякие навевал. Огонек – полевой, походной Бойкой рации задремал. Да белели в окне булиты, Факел пламя метал в простор... С оператором знаменитым Все не клеится разговор. Он дымит себе сигаретой, Независимый сделав вид: – Есть приятель у нас... Да где ты? Покажи-ка себя, джигит! Да смелей! – Подмигнул Макаров. А балок посреди тайги Содрогался в морозных, ярых, Леденящих когтях пурги. И, наверное, для потехи Кто-то вспомнил тут, как на грех: Выдает зима на орехи Здесь южанину больше всех! Он и сам не дает ей спуску. До ушей натянув пальто, Костерит Сибирь не по-русски, – Все равно не поймет никто! Посмеялись, и вновь серьезны, Осень вспомнили и весну... – Можно, парни, терпеть морозы, Если это – за всю страну! 6. Буровая
В синеву Самотлора Взнесенная грубо, Буровая железный Отмерила взгляд, Опуская в планету Бурильные трубы, – В нефтяные глубины, Как здесь говорят. Буровая урчала Шипела, Гремела. И канаты, как вены, Вздувались на ней. Я впервые глядел на нее, Оробелый, Наблюдая в сторонке Работу парней. Мне бы тоже зеленую робу – От ветра Да собачью ушанку. Пусть стужа прижмет, Я б узнал, как в темнице – Три тысячи метров, Черноокая нефть Вызволения ждет. Мне б стоять на высоком помосте У края, Рядом с первым бурильщиком, Что за дела! Нас хвалил за сноровку бы Мастер Китаев На рабочем собранье, Где б Таня была... Остывали багряно Вечерние краски. Не принес тишины Самотлорский закат. И темнели помбуров Защитные каски, – Боевые, суровые Каски солдат, мне казалось: И сумерки нефтью набухли, И не туча над вышкой – Фонтан нефтяной. Слово мужество Пишется С маленькой буквы, Я его учредил бы писать С прописной. 7. Встреча на дороге
Я по тайге мотался снова, Об этом память дорога, Но не обидел черствым словом Я самотлорские снега. Бывал на тех тропах лосиных, Где словно в вечных гаражах, Стальные пленники трясины – В болотах тракторы лежат... Опять в пути. Блокнот в кармане. Водитель хмур: метель с утра... А где мои – Володя, Таня? Какие им в лицо ветра? Они, должны быть, вместе где-то, Да я и сам считал давно, Что в загсе местного Совета У них со свадьбой решено. Эх, тары-бары, разговоры!.. И вдруг, как есть, на всех парах Навстречу – прямо к Самотлору Три «Волги» – в лентах и шарах. И посветлели наши взгляды: На них – на черных, вороных. Они несли – три свадьбы кряду Сквозь ожерелье буровых. И так весенне сердце билось На той бетонке кольцевой. А свадьбы шли, метель стелилась Во след им белою фатой. 8. Митинг
В апрельский день, у общежитий, На «пятачке», вблизи болот. Ударил вдруг в ладони митинг, Таежный вздрогнул небосвод. Наполнил яростью весенней Моих ровесников дела. – Сегодня трассою к Тюмени Нефть самотлорская пошла! И улыбалась поминутно Братва с «четвертой дожимной», И Зотов – в ватнике мазутном, И Таня – в шапке меховой. Давно остались за снегами И та печаль, и то жилье. Давно горячими руками Согрел он рученьки ее... Опять к лежневкам шли машины, И говорил их грузный вой, Как труден путь к земным глубинам, Как будто он – к душе живой. Вместо эпилога
Каких ветров еще хлебнуть В широтах северных придется? И где еще он оборвется, К людским сердцам начатый путь? Еще шагать не мало дней Еще раскроется не скоро Пред взором Родины моей Вся панорама Самотлора! Где взята с боя – даль и близь, Где слабых нет, Где все герои. Где все республики сошлись Под наше небо молодое.