Шрифт:
— Ну вот, господа, — резюмировал неугомонный Уотсон. — Теперь вы видите, что это за тип. Надеюсь, никто из вас не поверил этой лисе?
— Не бойсь, браток! — успокоил его Чубарьков. — Разберемся! И не в таких делах разбирались. Ежели у тебя есть сомнения, давай высказывай. А еще лучше — задавай вопросы. А он, заявитель то есть, пущай на них отвечает согласно регламенту. Так оно будет культурнее и политичнее. Сам Молчалин-то где? Явился, аль нет?
Молчалин, сидевший до этого вопроса скромно среди публики, поднялся на возвышение, подошел к судейскому столу, учтиво поклонился и, прижав руку к сердцу, почтительно обратился к судьям:
— Я здесь, почтеннейшие господа! Не прихоть, а великое несчастье Заставило меня прийти сюда И целиком отдаться вашей власти. Пред вами жертва подлой клеветы. Тому уж лет, наверно, полтораста… Поверьте, помыслы мои чисты, Душа безгрешна…— Хватит, парень! Баста! — прервал его Чубарьков. — Нечего разводить турусы на колесах. Какая там у тебя душа, грешная или безгрешная, это мы сейчас увидим. Наше дело спрашивать, а твое отвечать. Без всяких фокусов… Со всей, понимаешь, откровенностью. И точка. И ша… Давай, брат Уотсон, задавай ему свой вопрос!
— Вы изволите утверждать, — изо всех сил стараясь держаться в рамках вежливости, начал Уотсон, — что Чацкий вас оклеветал. В доказательство вы приводите его слова: «Молчалин! Кто другой так мирно все уладит! Там моську вовремя погладит, тут в пору карточку вотрет». Но разве эта характеристика неверна? Разве вы не угодничаете перед богатыми и знатными? Не юлите перед ними? Не угождаете им?
Молчалина ничуть не смутила эта маленькая обвинительная речь Уотсона. Вежливо выслушав его, он спокойно изложил свои жизненные принципы:
— Мсье Чацкий говорит, что я подлец. Меж тем мне просто завещал отец: Во-первых, угождать всем людям без изъятья — Хозяину, где доведется жить, Начальнику, с кем буду я служить, Слуге его, который чистит платья, Швейцару, дворнику для избежанья зла, Собаке дворника, чтоб ласкова была.Этот монолог вызвал целую бурю в зале суда. Раздались возмущенные голоса:
— Боже, какой цинизм!
— Позор!
Но были и другие возгласы, противоположные по смыслу:
— Как остроумно!
— Он просто душка!
Все эти голоса и на сей раз заглушил флегматичный голос бравого солдата Швейка.
— Во всяком случае, сразу видно, что этот малый далеко не глуп, — рассудительно заметил он. — А то, что его считают глупцом, ровным счетом ничего не значит. Вот я, например, официальный идиот. Специальная медицинская комиссия признала меня идиотом и даже освободила от военной службы. А между тем, я никак не глупее полковника Шредера или подпоручика Дуба.
— При чем тут вы, Швейк? — раздраженно перебил его Уотсон. — Все мы прекрасно знаем, что никакой вы не идиот! Вы просто притворяетесь!
Молчалин усмехнулся:
— А я, по-вашему? Ах, сударь, по одежке Приходится протягивать нам ножки. Не так уж это сладко — без конца С утра до вечера изображать глупца.— Может быть, вы скажете, — язвительно возразил ему Уотсон, — что угодничать перед всеми вам тоже не нравится? Но кто же в таком случае заставляет вас пресмыкаться перед сильными мира?
— Осмелюсь доложить, — снова вмешался Швейк, — заставляют обстоятельства. Возьмите хоть меня. Поминутно приходится угождать каждому, кто выше чином. То пьяному фельдкуратору свою шинель под голову положишь. То с боем добудешь обед из офицерской кухни для пана поручика. Однажды мне даже случилось украсть курицу: уж больно хотелось порадовать господина обер-лейтенанта свежим куриным бульоном. А в другой раз я украл для него собаку. Дело чуть было не кончилось военно-полевым судом…
— Не понимаю, что вы хотите сказать, Швейк! — возмутился Уотсон. — Неужели вы тоже защищаете Молчалина?
Швейк вытянулся и взял под козырек.
— Никак нет! — отрапортовал он. — Я только хочу сказать, что обстоятельства выше нас. Если бы мне, скажем, посчастливилось родиться членом императорской фамилии, все угождали бы мне, даже если бы я совсем выжил из ума, как наш обожаемый монарх Франц-Иосиф. Но богу было угодно сделать меня простым солдатом. А солдат — человек подневольный.
Молчалин тут же воспользовался этим аргументом:
— Родившись князем или хоть бароном, Я б тоже выступал Наполеоном, И гордо голову свою носил, И милостей у сильных не просил. А так — перед любым, кто выше чином, Приходится сгибаться мне кольцом. Однако это вовсе не причина, Чтобы честить меня повсюду подлецом!