Шрифт:
— И все-таки, что ни говорите, а угодничать подло! — не сдавался Уотсон. — Впрочем, Чацкий назвал вас подлецом не только потому, что вы лицемер и подхалим. Вспомните Софью, сударь! Вот она, главная ваша подлость!.. Господин комиссар, — обратился он к Чубарькову. — Вы думаете, он на самом деле был в нее влюблен? Как бы не так! Да не будь эта несчастная девушка дочерью начальника, он бы даже и не поглядел в ее сторону!
— Гражданин Молчалин! — строго обратился к Молчалину Чубарьков. — Это верно? Отвечай суду чисто и, как говорится, сердечно.
Молчалин и тут не стал отпираться:
— Не стану врать: таким, как я от века Была нужна высокая опека. И вот любовника я принимаю вид В угодность дочери такого человека, Который кормит и поит, А иногда и чином наградит.— Ну что? — торжествовал Уотсон. — Убедились?.. Вот-с!
Но Молчалина ничуть не смутил этот новый выпад. Уверенно и спокойно продолжал он развивать свою жизненную программу:
— А что худого в том, чтобы, к примеру, Чрез сердце женщины добыть себе карьеру, Когда судьбой посажен ты на мель? Не так ли поступал Жюльен Сорель?— Не смейте приплетать сюда Жюльена Сореля! — возмутился Уотсон. — Жюльен Сорель — человек гордый, самолюбивый, даже безрассудный. Он не мелкий подхалим и, уж во всяком случае, не трус!
— А это мы сейчас увидим, — сказал комиссар. Звякнув председательским колокольчиком, он громогласно объявил: — По просьбе истца вызывается свидетель… Как, говоришь, его звать, этого твоего дружка? — обернулся он к Молчалину.
— Жюльен Сорель, — пояснил Холмс, — главный герой романа французского писателя Стендаля «Красное и черное». Вы, впрочем, ошибаетесь, комиссар, называя его другом господина Молчалина.
Молчалин благодарно поклонился Холмсу:
— Вы правы. Мы с ним вовсе не друзья. Но защитит меня он от навета. Месье Сорель! От вашего ответа Зависит репутация моя. Любили вы мадмуазель Ла Моль? Или, как я, свою играли роль?— Да, я играл роль и не скрываю этого, — громко объявил Жюльен Сорель, подымаясь из публики на просцениум и смело обратившись к судьям. — Играл, и при этом весьма искусно. Я действовал расчетливо и точно. Не давал воли своим чувствам. Когда сердце мое начинало биться чуть сильнее, я чудовищным напряжением воли заставлял себя быть холодным как лед.
— Это зачем же? — удивился простодушный комиссар.
— Чтобы пробудить и удержать ее любовь, — отвечал Жюльен. — Ведь только холодностью можно было сохранить любовь такого гордого и капризного создания, как Матильда.
— A-а, значит, вы ее все-таки любили? — не удержался от реплики Уотсон. — Только притворялись холодным, а на самом деле любили?
— Мысль, что я могу стать зятем маркиза де Ла Моль, — печально усмехнулся Жюльен, — заставляла мое сердце трепетать гораздо сильнее, чем это могла сделать самая глубокая и самая искренняя любовь к его дочери.
— Но неужели вы при этом совсем не думали о ней? — не успокаивался Уотсон. — О ее чувствах?
— Я играл на ее чувствах, как виртуоз пианист играет на фортепьяно.
— Но ведь вы разбили ей сердце! — горестно воскликнул Уотсон.
— Всяк за себя в этой пустыне эгоизма, называемой жизнью, — холодно пожал плечами Жюльен.
— И вам не совестно? — не унимался Уотсон. — Ума и таланта вам не занимать. Энергии тоже. Неужели у вас не было другого способа удовлетворить свое честолюбие?
— Укажите мне, где он, этот другой способ? — вспыхнул Жюльен. — Вы правы: я не глуп и довольно энергичен. Скажу больше: я сделан из того же материала, что и титаны великой революции. Родись я тремя десятилетиями раньше, я стал бы генералом Конвента, маршалом Наполеона… Но в наш подлый век для таких, как я…
— Что вы имеете в виду, говоря о таких, как вы? — вмешался Холмс.
— Вы ведь знаете, — отвечал Жюльен, — я плебей, сын плотника. Так вот, в наши гнусные времена, когда на троне опять Бурбоны, для таких, как я, остались только два пути: угодничество, расчетливое благочестие или…
— Или? — повторил Холмс.
— Любовь. Пусть даже притворная.
Молчалин, почувствовав, что его дела пошли на лад, решил еще более упрочить свои позиции:
— Он ранее родиться был бы рад. Он стал бы маршалом иль генералом. А я, родись хоть тридцать лет назад, Остался бы таким же бедным малым, Хоть мне иная ноша по плечу. А я ведь тоже многого хочу! В моей душе кипят такие ж страсти И гордые мечты и жажда счастья… Избравши для себя благую цель, Как мой собрат французский мсье Сорель, Я, чтоб достичь вернее этой цели, Избрал себе и путь мсье Сореля. Зачем же удостоен он венца, А я — позорной клички подлеца?