— Товарищ капитан, разрешите подымить да пострелять? — спросил он.

— Давайте, старшина, — кивнул Стебель.

— Есть! — точно на пружинах повернулся Анисимов и скатился по крутому трапу вниз.

Вскоре с командного пункта увидели яркие вспышки пороха и дым слева от батареи. «Юнкерсы» засекли «батарею» и обрушили свой удар по ложной огневой позиции. Целых полчаса они добросовестно сравнивали холмики с землей и потом, удовлетворенные своей работой, улетели.

— Жив ли Анисимов? — забеспокоился Беляков и первым спустился с командного пункта на землю.

Анисимов как ни в чем не бывало по-хозяйски распоряжался возле центрального поста, отбирая краснофлотцев для восстановления разбитой «батареи». Только китель его был порван да фуражка вся смята и испачкана грязью.

— Уничтожили мои «башни», чертовы души. Вот восстанавливать беру людей, — объяснил он старшему политруку.

Приказ коменданта БОБРа командиру дивизиона торпедных катеров на Менту привез на мотоцикле нарочный. Катерники уже спали, когда капитан-лейтенант Богданов вызвал к себе командира отряда Гуманенко.

— Через Ирбенский пролив прорвался фашистский конвой. Нам приказано атаковать его в Рижском заливе. В ваше распоряжение даю четыре катера. Выход в море по готовности, — распорядился Богданов.

— Задача ясна, товарищ капитан-лейтенант, — повеселел Гуманенко.

Через минуту катерники уже бежали по дощатому настилу пирса к своим катерам.

— Осторожнее! — предупредил Гуманенко, напоминая морякам о всевозможном хламе, разбросанном по пирсу.

Когда две недели назад головной катер первым подошел к пристани Менту, Гуманенко был удивлен и обескуражен. Такого беспорядка на пирсах за всю свою службу он еще не видел. Как будто специально кто-то постарался завалить и без того небольшой пирс. Фактически так оно и было: на пристань Менту для 315-й башенной береговой батареи доставлялись строительные материалы, отсюда они переправлялись на огневую позицию. Остатки артиллеристы почему-то не забрали.

— Досталось наследство, — усмехнулся Гуманенко.

— Отличное наследство! — восторженно произнес Богданов, внимательно изучая пирс.

Гуманенко решил, что капитан-лейтенант шутит.

— Что ж, остается лишь засучить рукава и навести настоящий флотский порядок, — проговорил он.

— Только не это! — остановил его Богданов. — Это же великолепная маскировка для наших катеров. Никто не додумается, что здесь наша база.

Ровно в полночь четыре торпедных катера вышли из-под навеса пирса, поставили срубленные мачты и устремились на юго-восток, в направлении Риги. По подсчетам Гуманенко, вражеский конвой должен находиться где-то в середине Рижского залива, западнее острова Рухну. И атаковать его сподручнее будет не с хвоста, а с головы, со стороны Риги. Для фашистов это будет неожиданностью, ибо они знают, что в занятой ими Риге нет и не может быть никаких советских кораблей.

Уже часа три маленькие быстрые корабли в белой пене бурунов, словно стая чаек, шли на юго-восток на первую встречу с вражескими кораблями.

Рижский залив серебрился лунными бликами. Катерники молча стояли на своих местах, вслушиваясь в мерный рокот моторов, в злобное шипение воды, рассекаемой винтами за кормой, и поглядывали по сторонам. Но горизонт был чист.

— Однако врага не видать, — произнес Гуманенко и скомандовал: — Усилить наблюдение!

Командир головного катера лейтенант Чебыкин не выпускал из рук штурвала. Временами он сверял курс по компасу, готовый в любую секунду начать бой. Казалось, он врос в палубу своего катера и нет силы, которая бы сдвинула его, заставила свернуть с заданного курса. Неподалеку от него сидел Гуманенко и недовольно хмурился: несколько часов бороздили они воды Рижского залива, а немецких кораблей все нет. Бензина оставалось ровно столько, чтобы вернуться на свою базу; продолжать поиск дальше рискованно.

— Глуши моторы, не стоит зря жечь горючее, — твердо сказал Гуманенко. — Может быть, что-нибудь и подкараулим.

Торпедные катера легли в дрейф. Остаток короткой летней ночи пролетел быстро.

— Прямо по носу дымы! — крикнул боцман Огромнов, увидев вражеский конвой. На его слова никто не обратил внимания: немецкие корабли заметили все.

Взревели мощные моторы. Четыре советских торпедных катера ринулись в атаку, первую атаку, в которой принимал участие боцман Огромнов, да и все остальные катерники. Первую и, как потом оказалось, самую смелую за всю его долгую службу. Он попытался сосчитать фашистские корабли, но сбился со счета. Все транспорты сидели низко и двигались тяжело, — значит, переполнены людьми и техникой.

— Сорок восемь вымпелов! — услышал он спокойный голос Гуманенко. — Ничего!

На немецких кораблях наконец заметили стремительно несущиеся катера. Замигали сигнальные фонари на мостиках: точка — тире, точка — тире. По-видимому, конвой принял катера за свои и подавал позывные.

— Фашисты сигналят. Отвечать? — наклоняясь к командиру отряда, спросил Огромнов.

— Сейчас ответим!

Враг понял свою оплошность, когда катера почти вышли на дистанцию торпедной стрельбы. Миноносцы и сторожевики открыли огонь. Вспенилось и закипело море от дробных всплесков. Прямо перед Огромновым вырос фонтан воды, потом еще один и еще… Стремительно летевший катер точно запрыгал на ухабах, мокрая палуба под ногами заходила ходуном, стало трудно сохранять равновесие. Каскады воды то и дело обрушивались на моряков.

Вперед вырвался соседний катер лейтенанта Афанасьева. Он первый сблизился с конвоем и, ставя дымовую завесу, прошел вдоль всего строя немецких кораблей. Такой маневр был связан со смертельным риском — маленький корабль подставлял свой борт ураганному огню вражеских пушек и пулеметов. Но сделать это было необходимо: прикрываясь дымом, удобнее наносить удар по врагу.

Остались секунды, но какие! Они долги, эти секунды боя, и трудны. Ни на каком другом корабле не чувствуются так остро море и бой, как на торпедном катере. Тут и молниеносная скорость хода, и разрушительная сила торпед, и относительная хрупкость корпуса катера, способного взлететь в воздух от одного прямого попадания в бензобак.