От блин, ну пусть хотя бы сейчас у меня ноги останутся чистыми!

Врезавшись в мои ноги, Гэвин стал карабкаться мне на колени, очень осторожно, стараясь не уронить что-то, зажатое в руке. С пригоршней грязи, понятное дело, особо осторожничать не станешь. Он уперся коленями мне в бедра и, как я почувствовал, уселся на колени. Я зажмурил глаза так сильно, что голова заболела.

Иисусе милостивый! Вот оно, пришло. Сэндвич с дерьмом. И сын станет упрашивать меня сделать вид, будто я его ем, как дети делают, когда играют в куличики. Выражение «улыбнулся, будто дерьма наелся» наконец-то обрело смысл в моей жизни.

– Я принес тебе кое-фто, Калтел. Угадай, в какой руке? – Малый аж елозил от возбуждения.

О, боже, прошу, не заставляй меня выбирать. Обязательно выпадет рука, в которой он спрятал дерьмо.

Мое молчание подогревало Гэвина.

– Ну, давай, Калтел, открой глаза. Не будь слабаком.

Нервно сглотнув слюну, я попытался вспомнить все способы, как отчистить кожу от вонючек. Отбеливатель жжется? Наверно, если снять слой кожи наждачной бумагой, тоже будет жечь. Я несмело открывал по очереди глаз за глазом, пока не разглядел, что Гэвин держит руки за спиной.

– Давай, говоли, в какой руке, и увидис, фто я плинес, – говорил он все так же возбужденно.

– Эх, была не была, я выбираю эту, – без воодушевления выговорил я, трогая его за правую руку.

«Прощай, чистая кожа! Буду с теплотой вспоминать о тебе».

Гэвин подскочил у меня на коленях и махом выкинул правую руку перед собой:

– Ты правильную выбрал! Вот тебе, на! – восторгался он.

Я нервно прищурился и глубоко с облегчением вздохнул, когда увидел, что малый держал в руке.

Книжка. Красивая, хрустящая, новенькая библиотечная книжка. Вовсе не книжка, обляпанная грязью, или книжка, из песка слепленная. Просто книжка. Название гласило: «Давай, становись счастливым!»

Я взял ее с маленькой руки и высоко поднял, чтобы рассмотреть картинку на обложке: маленькие щенята резвятся в поле.

– Совершенно потрясающая книжка, милый. Как это ты ее выбрал? – спросил я Гэвина, когда он положил освободившуюся руку мне на плечо и посмотрел прямо в глаза.

– Потому что ты мне нравишься. А мама говолит, что это очень приятно – делать то, что людей рррадует. Я хочу, чтоб ты был щасливый.

Что я мог? Только сидеть и смотреть на него во все глаза. Неужели этот смешной хулиган – мой? Теперь я понял. Понял, почему Клэр разрушила привычный уклад своей жизни, когда обнаружила, что беременна, почему бросила колледж и вообще все бросила ради этого мальчишки. До меня вдруг дошло, что на коленях у меня сидит мое сердце. И пусть меня не было здесь четыре первых года его жизни, но я любил его безоговорочно, просто потому что он – мой. Он часть меня. Разве это не чудо? Я знал, что безо всяких сомнений отдам жизнь, лишь бы он оставался цел и невредим. Я обхватил руками его маленькое тельце, надеясь, что он больше не считает меня чужаком и позволит мне обнять себя.

Он безо всяких колебаний прижался ко мне, мы сошлись с ним лоб в лоб, и я тихо сказал ему:

– Дружище, я уже счастливейший человек на свете.

Гэвин несколько минут пристально смотрел на меня, потом вытащил из-за спины другую руку.

– Классно. Тогда после этой книфки, плочитай эту.

Я отстранился от него и глянул на книгу, которую он держал в руке. Она называлась «Откровения женщины легкого поведения».

Когда мы вышли из библиотеки, я сводил Гэвина за мороженым, после чего мы направились обратно к дому Клэр. Верный себе, Гэвин без умолку болтал всю дорогу до дома, и я уже начинал подумывать, не устроен ли он наподобие проигрывателя, который заело. Может, мне нужно стукнуть его сбоку, чтоб он остановился?

Позыв этот я одолел. Еле-еле.

Когда мы вернулись домой, я уселся на диване, а Гэвин вытащил из ящика стола фотоальбом и уютно пристроился вместе с ним у меня на коленях. Он открывал каждую страницу и рассказывал мне о каждом снимке. Я увидел все до единого дни рождения, Рождество, Хэллоуины и все, пропущенное мною между праздниками, а пояснения Гэвина к каждому событию чуть ли не делали меня их участником.

Много чего узнал я и о Клэр. Типа того, что у нее была кузина, которую она терпеть не могла.

– Это Хезер. Она – мамина кузина. Мама говорит, что она слюха, – говорил Гэвин, указывая на групповое фото, сделанное, видимо, во время какого-то семейного сборища.

Узнал я и про то, что у Гэвина, похоже, была склонность разбрасывать вещи по всему дому, подтверждением служили по меньшей мере пять страниц фотоальбома. Наверное, мне следовало бы сфотографировать случай с зубной пастой на ковре, произошедший несколько недель назад.

– Гэвин, а почему это столько много снимков, как ты беспорядок устраиваешь? – спросил я, перевернув страницу, где было его фото: сидит на кухне на полу в окружении кофейной гущи, крупы, овсянки и чего-то похожего на сироп. – Надеюсь, ты маме помог и все это убрал?