Проснувшись среди ночи, Феклиста затопила печь и начала стряпню. Дед Наум, который от старости плохо спал по ночам, проснулся и разговорился с Феклистой.

— Ты ничего не знаешь, дочка? — свесив голову с печки, спросил он вполголоса.

— Нет, а что?

— Ты только послушай, что ребятенки-то наши затевают! Большим впору додуматься! Пошел это я вечор, прости ты меня господи, за баню и оторопел: что за притча! Где бы это, думаю, ребята говорят, уж не в бане ли? Да опять же, думаю, какая это нелегкая занесет ребят на ночь глядя в нетопленную баню? Перекрестился, присел за угол и слушаю. А он, городской-то, наших ребятишек в артель сбивает!

— Да что ты? — удивилась Феклиста.

— Вот те крест! Съест, говорит, поодиночке вас всех Анемподист, съест и не подавится. Надо, говорит, сообща и сено косить, и дрова рубить, и в промысел, потому, говорит, силы у нас у всех малые, а дедушка Наум стар, баб же в промысел не пошлешь. И решили ведь они артель сбить. Все решили. Даже Амоска Мартемьянихин и тот у них там ораторствовал. И откуда только у нынешних ребятишек ум берется? Да в их годы мы еще чуть ли не без штанов бегали, а они — смотри-ка! Вот я и не спал всю ночь. Слышал, что и ты ворочалась тоже. Думал все, дай с Феклистушкой поговорю, да не схотел тревожить… Как думаешь, дочка, ладную загадку загадал парненочка-то, а?

— Что я могу в этом деле, тятенька? Какая баба советчица! Вдовье уж, видно, дело — слезы лить да рубахи мыть… Сами уж как-нибудь решайте.

Феклиста утерла заблестевшие глаза.

— А я так думаю: ладное ведь дело-то затевают… Крутил, вертел, и так и эдак раскидывал, вспотел даже, а выходит, куда ни кинь — везде клин. Главное, малосильны ребята поодиночке жить, а положенья трудная приходит. Куда трудней, чем в те поры, когда старики забегали в эти края. Уж на что отменные богатыри были, а и то артелью тайгу под жительство расчищали, и покосы раскашивали, и избы рубили. Да взять артелью хотя бы поскотину городить или дорогу править — совсем другая успешность, если лад в людях. Дай-то им бог согласу, ребятенки они все добрые, смирные.

Дед Наум истово перекрестился.

Дорога на сизевскую мельницу шла по узкой речной долине у самого берега. Внизу ходили волны, широким водоворотом, чернели омуты, а над головой по высоким обрывам лепились пихты, вонзившись острыми вершинами в небо.

Дед Наум и ребята медленно поднимались по крутику. Зотик и Митя несли удочки. Через плечо у каждого была повешена холщовая сумка для рыбы.

Перевалив увал, снова спустились в приречную долину. Мягкая долинка заросла дымчатой от росы уремой. В цветущей черемухе куковали кукушки, стонали лесные голуби. Эхо вторило голосам, наполняя урему сплошным гудом. На побледневшем небе тонкий серп накренившегося месяца с каждой минутой бледнел и таял, как леденец.

Ребята не знали, с чего начать разговор с дедом насчет артели. Полушутливые намеки Феклисты и самого деда сбили их с толку. А Наум Сысоич тоже молчал и только изредка улыбался своим думам: «Стыдятся».

— Ну, так как, молодцы, артель, что ли, затеваете? — не утерпел наконец старик и оглянулся на Митю.

Митя вздрогнул, но тотчас же оправился. В голосе деда Наума не было ни насмешки, ни злобы.

— А куда податься, как не в артель! — твердо ответил Митя.

— И я говорю, что некуда. Доброе, доброе дело затеяли, сынки…

Митя и Зотик, не ожидавшие такой легкой победы, в первую минуту даже растерялись.

— Ум у тебя золотой, Митьша, даром что ростом с вершок, а уж — мужику впору. Но только ты, Митенька, не торопись, не торопись на гору. Я хочу обделать все так, чтоб и комар носа не подточил. Дело мы затеваем большое, правильное и полюбовное. Главное, полюбовное… — Последнее слово Наум Сысоич произнес дважды и оба раза особенно значительно. — В артель если да с принуждением, — продолжал он, — или там с неохотой — лучше и не ходи. Человек не конь, кнутом не подстегнешь… Сам рассуди. Сегодня какой день?

— Пятница, — ответил за Митю Зотик.

— Ну вот, а пятница что ни на есть самый тяжелый день. Завтра суббота — банный день. Послезавтра воскресенье — божий день, и о душе в этот день думают. А вот понедельник — другое дело. Вот в понедельник мы и возьмемся за бабочек. Перво-наперво я Мартемьяниху сосватаю. А там вместе с ней к Вавилкиной матери подъедем. А когда и это дельце обстряпаем, ну, тогда и к этому медведушке… к Мокею можно подсыпаться… — Дед Наум улыбнулся каким-то своим мыслям. — Вторительно скажу: ум у тебя доброму-доброму мужику впору. Я-то, старый дурак, и так и эдак кумекал о ребячьей жизни, а ты вот сразу — артель, и как в клин ударил. Потому мир — сила, миром и лесину без топора повалишь. Но хватит об этом. В другой раз наговоримся. Вон уж из-за белка солнышко горбушку кажет. И крутики проехали. Самые харюзиные места начинаются. Идите-ка с богом.

Мите очень хотелось еще поговорить с дедом, но действительно подошло время лова, и он побежал вслед за Зотиком.

Зотик размотал волосяную лесу, надел на удочку извивающегося червя, несколько раз плюнул на него и закинул лесу в пенистую стрежь. Лесу несло и тихо закружило в омуте. Зотик, приподняв удилище, сделал легкое движение в сторону. Резкий рывок из пучины омута — и подсеченный неуловимо быстрым движением крупный хариус шлепнулся на траву.

Оглянувшись на подходившего к берегу Митю, Зотик торопливо замахал ему рукой.