— Пойдем! Идут…

Ребята вбежали в избу. Следом за ними вошла вдова Митриевна.

Она вырядилась, точно в моленную: на голове цветистая шаль, на плечах новенький зипун с расшитым плисовым воротником, на ногах новые обутки.

— Ночевали здорово, дед Наум, Феклиста Зеноновна, молодцы удалы!

Вскоре появились Мартемьяниха с Терькой и двумя дочками. У порога становилось тесно. Пришли Мокей с Пестимеей, Вавилка с матерью и сестренками. Постукивая толстой суковатой палкой, приковыляла согнутая в пояснице бобылка Селифонтьевна. Всем домом ввалились Сизевы и наполнили избу запахом нафталина от кашемировых сарафанов. Анемподист Вонифатьич, Фотевна и столпившиеся за их спинами дочки помолились у порога и потом дружно и в нос — по-раскольничьи — пропели:

— Спасет Христос, православны…

За Сизевыми пришли две вдовы Козловы.

Все вновь входившие торопливо крестились, задевая рукавами зипунов и кафтанов друг друга, и нажимали на передних.

Последний раз хлопнула дверь за Зиновейкой-Маерчиком и его женой — Гапкой-кривобокой.

Дед Наум сидел у стола.

— Проходите-ка в передний угол. — Он встал и кланялся каждому. Волосы у него были гуще обыкновенного смазаны коровьим маслом и зачесаны на уши.

Еще с приходом Амоски Митя почувствовал знакомый ему озноб и чуть заметное дрожание в коленках. «Вот оно когда начинается, настоящее-то. Держись, Митьша!..» — словно нашептывал кто-то ему в уши. «Держись! Держись!» — слышалось ему в каждом скрипе отворяющейся двери.

Вошедшие переминались с ноги на ногу и молчали. Даже Митриевна, великая сплетница и говорунья, сидела, уставившись в пол. Низкорослому, щупленькому Мите казалось, что он с каждой минутой на глазах у всех становится еще ниже и тоньше. Зотик подтолкнул его плечом:

— Начинай!

Бледный, торопливым говорим, без роздыху, Митя произнес давно приготовленную фразу:

— Объявляю первое учредительное всекозлушанское собрание открытым. Прошу избрать председателя, — и сел.

— Дедушку Наума! — одновременно закричали со всех сторон. — Наума Сысоича!

В волнении и сутолоке Митя забыл про секретаря. Вспомнив, решил, что все равно протокол напишет сам.

Наум Сысоич в смущении одергивал подол рубахи и поглаживал промасленные волосы.

— Ишь ты, дела-то какие… Дела-то, а? — повторял он. — Но я ничего, православные… Миру угодно, а я что же?

И он беспомощно разводил руками, не зная, что ему делать дальше, и от этого смущался еще больше.

— Не бывало это дело у рук, мужички. Не знаю, с какого конца и подступиться…

Митя пошел на выручку окончательно растерявшемуся деду.

— А мы безо всякой волокиты возьмем да и начнем, — сказал он решительно.

— И я это же думаю, что безо всякова Якова. Народ мы лесной и к этому не свычный…

Слова деда Наума окончательно успокоили Митю.

— Ну так я начинаю, товарищи! — громко выкрикнул он.

— Давай, давай, а мы послушаем, — отозвались козлушане.

— Да отоприте дверь там… Духота! — пробасил Мокей и опустился на пол, приготовившись слушать.

Митя неожиданно для самого себя заговорил с козлушанами так же просто, как бы говорил с Зотиком.

— Укажите нам другой путь, как не в артель? — спрашивал собрание Митя и тотчас же отвечал сам: — В работники к Анемподисту Вонифатьичу или по деревням к богатым мужикам? Могут ли Зотик, Терька или Вавилка в одиночку и корму на зиму скоту наготовить, и дров запасти, и на промысле управиться? Не могут… Дадут ли одному Зотику, Терьке или Вавилке пороху и дроби в кредит? Нет! А артели, хотя бы и молодежной, советская власть даст, головой ручаюсь, что даст… Если у нас будет артель; позволит ли она Денису Денисычу обманывать на пушнине, порохе и товаре? Тоже нет. Артель сама сдаст пушнину государству и сама получит за нее и деньги и тиар.

Митя говорил так убедительно и о таких близких всем делах, что артель, казавшаяся большинству собравшихся еще час назад дикой затеей, у многих теперь уже не вызывала сомнений. Козлушане сосредоточение молчали.

— И красный товар будет? — прервала молчание щеголиха Митриевна.

— На пушнину и товар будет, — подтвердил Митя.

— Ниток бы юрошных, голубчики! Скажи, ведь замучились. Керосину бы, а то жирник жечь приходится…

— А мне дробовик, и чтоб на тридцать сажен бил! — крикнул Амоска.

— Духовитого репейного бы масла, волосы смазывать, — тоненьким голоском пискнула кривоногая Сосипатра, но Анемподист Вонифатьич так посмотрел на нее, что она сжалась и спряталась за сарафан Фотевны.

— Они тебе смажут. Они тебе смажут!.. Распустили уши-то. Тоже купцы выискались. Тут вам наскажут соловья на сосне! — Глаза Анемподиста Вонифатьича забегали по лицам присутствующих. — А я так думаю, что не надо этого дозволять, мир честной. Против закону божьего это. Купечество даже и в библии освящено, а они, голь-шмоль бесштанная, купцовать хочут. Не надо, да и только! Да разве будет прок из дела, затеянного еретиком? А о небесной каре забыли? — Лицо Сизева побледнело, борода затряслась.