Шрифт:
Митя исписал тетрадку, а до конца еще было далеко. Надо было написать в райком комсомола информацию о работе, начатой среди козлушанской молодежи, попросить литературы, плакатов, бумаги… Надо было составить корреспонденцию в газету.
— Тут, брат, только начни, а дел и на коне не увезешь, — посочувствовал Мите дед Наум. — Великое ли дело — дом, хозяйство? Одно не переделаешь — другое само просится. А тут артель, обо всем надо подумать.
Сам дед Наум начал подготовку к первому выходу артели на рубку и пилку дров. С утра скрипело и шипело на дворе старенькое точило, блестели на солнце лезвия топоров. Ребята по очереди крутили ручку. Дед Наум правил топоры, пробуя лезвия на ногте.
Амоска, оттолкнув уставшего Терьку, тоже брался за ручку и яростно крутил, склонив голову набок. После топоров стали править поперечные пилы.
На второй день к обеду Митя закончил «канцелярию», вышел на крыльцо и облегченно вздохнул. Яркое солнце ослепило его. Перед ним раскинулась деревенька, и впервые по-иному посмотрел он на избы и дворы козлушан. Впервые по-новому увидел большой дом Анемподиста, ощутил широкую пасть его двора, ненасытную утробу амбаров, завозен и кладовых.
— Погодите! — не удержавшись, крикнул Митя в пространство. — По-го-ди-те!
Глава XXVI
Отшумели пьяным половодьем реки, легли в каменные берега. Но мутны и глубоки в них воды. Еще бродит в них весенний хмель. Поднимаются они, как на опаре, и вот-вот вновь выплеснутся через край от июньских дождей.
Наконец «обрезались» горные речки и реки, вынырнули из глубин валуны, закурчавились, заплясали на шиверах всплески струй. «Пролегли» броды, сомкнулись разорванные половодьем тропы. Близился покос — горячая, страдная пора в горах.
Артельщики, покончив с заготовкой дров, вышли из лесу. В обед на ерневской Рыжушке прискакал Амоска.
— Баню топи скорей, тетка Феклиста! — крикнул он, а через миг его звонкий голос уже раздался под окнами Матрены Козлихи: — Топи баню, тетка Ивойлиха!
Вечером, с притороченными к седлам топорами, сумами и туесками, подъезжая к Козлушке, Зотик, Митя, Вавилка и Терька радостно вдыхали запахи банного дыма и жилья. У околицы молодые артельщики не утерпели и карьером ворвались в деревню, оставив старого председателя медленно спускаться с горы верхом на слепой мартемьяновской Соловухе.
Ребят трудно было узнать, так они загорели. Особенно Митю — в холщовых Зотиковых штанах, холщовой рубахе, в обутках, перетянутых под коленками, и в белой войлочной шляпе. В этот вечер в бане Митя впервые за свою жизнь с наслаждением хлестал себя веником, а после бани уснул, не дождавшись ужина, на кровати Феклисты.
— Умаялся, да еще в бане разомлел, вот оно и сбороло. — Дед Наум тихонько прикрыл Митю Феклистиным одеялом. — Ты уж, дочка, в амбаре переспи эту ночь. Жалко мужика тревожить…
…Шестимесячный щенок Жулька замолк и, перекосив голову, слушал. Левое ухо у него торчало, как рог, а правое обвисло, словно надломленное посредине. Оловянные глаза щенка выражали полнейшее недоумение. Стоило ему только замолчать, как «там» начинал скрестись «он». И Жулька уже вновь визжал, лаял, скреб когтями кору дуплистой пихты до изнеможения.
Таинственный обитатель дупла изводил Жульку. И так изо дня в день. Иногда щенок, увлеченный осадой, забывал даже время кормежки. Корытце с налитым в него снятым молоком постепенно чернело от утонувших в нем мух.
— Опять нет кобелишка, сдуреть бы ему, — жаловалась Палашка домоправительнице — вековухе Аксинье. — Совсем от двора отбился, второй день простоквашу телята пьют.
— Со свету сживет за кобелишку тятенька. Последи ты за ним, — распорядилась Аксинья.
Когда отощавший Жулька появился на дворе, Палашка по беспокойному виду лайчонка определила: «Пожрет и улизнет. Беспременно улизнет, пропастина…» Она затаилась.
Жулька, старательно вылизав корытце, в два прыжка махнул за ворота. Палашка выскочила из засады и кинулась следом. Перебегая от дерева к дереву, она вскоре услышала взвизгивания щенка. Глаза Палашки загорелись охотничьим азартом.
«Уж не на зверушку ли какую?.. А ну, как барсук!»
Палашка уже было подумала вернуться за Аксиньей, но щенок замолк, уставившись в отверстие дупла.
«Бурундучишка, наверное…» Она выскочила из засады.
Жулька еще азартнее залился лаем.
— Цыц ты, волк тебя задави!
Щенок отскочил в сторону и сел, вздрагивая от волнения.
Палашка заглянула в отверстие дупла старой пихты и увидела там металлический блеск портфельной застежки.
— Господи Исусе!.. Не клад ли? Да воскреснет бог… и расточатся врази его, — торопливо зашептала она, озираясь по сторонам. — Не скрылся бы с виду! К кладу, говорят, вперед пятками подходить надо…
Палашка отпрянула от дерева и, пятясь, подошла к пихте. Нащупав дупло, сунула туда руку и с криком отдернула: из дупла, задев коготками, метнулся полосатый зверек.