— Если я не выйду замуж, то кто меня будет кормить?

Я клялся и божился, что прокормлю ее, но Наталья не верила. Тогда я предложил ей уйти со мной в разбойники:

— Будем жить в лесу...

Наталья отказалась:

— И рада бы с тобой по белу свету в разбойниках погулять, да мне девичьи косы мешают. Глянь на них — до пят висят! Я и картуза на голову не напялю, а без картуза какой из меня разбойник? Дознаются, что я девка — бояться перестанут.

Я с этим не мог не согласиться.

Наталья вышла замуж за Макарычева Бориску, парня с другой улицы. После ихней свадьбы я перестал заглядывать к Тиманковым. Теперь же в саду Наталья сама заговорила:

— Ты зачем под яблоней землю копаешь?

Я солгал:

— Тут кто-то под землей шуршит...

— Шуршит? Уж не наш ли крот в ваш сад переселяется?

— А разве у вас в саду крот живет?

— Живет. Иди глянь, какие он себе хоромы под землей построил!

Я видел много кротовых нор в лесу и в поле, но первый раз услышал, что кроты живут и в садах. Поэтому охотно перебрался через забор и очутился возле Натальи. Смотрел на нее и не мог взгляда оторвать! Она очень изменилась! Длинные, почти до пят, косы теперь были уложены в какой-то нелепый пучок. Из-за него голова стала большой, и это Наталью очень старило. Ее былое красивое лицо портили коричневые пятна, которых раньше не было. И еще Наталья стала широченной, как поставушка ржаных снопов. Только глаза оставались прежними: умными, живыми, с ласковой искринкой.

Я так на соседку загляделся, что с трудом оторвал взгляд и спросил:

— Где же ваш крот живет?

— Видишь у забора большой бугорок земли? Это наш крот себе хоромы построил.

Сказала так, осторожно села на скамейку и взялась за шитье. Я присел рядом. Хотелось сказать Наталье что-нибудь доброе, но слов не находилось. И у Натальи, видимо, слов не было. Мне было неловко, и я смущенно спросил:

— Ты пеленки шьешь?

Наталья покраснела:

— Да, припасаю... Ангел божий принесет с небушка мальчика или девочку да в наши капустные гряды положит, а я подберу и в пеленочки заверну!

Я знал, что младенцев не на огородах находят, и потому резко сказал:

— Неправда! Детей матери родят. И ты собираешься родить. Только выроди дочь, а сына не приноси!

Наталья даже отшатнулась, изумленно оглядела меня с головы до пят и протянула:

— Вот ты каким знающим стал! Почему же не надо родить сына? Нам на него сельский сход загон земли даст, а на девочку ни вершка не отмерит!

— Так ведь девочка уродится похожей на тебя, а если сын, то — на Бориса!

— Но муж у меня красивый!

— Борис красивый? Ха-ха-ха! Он длинный, как палка, а вот ты красивая, как ржаная копешка!

Откусив конец нитки, Наталья положила пеленку на колени.

— Если будет девочка — назову ее Наташенькой, а если сыночек — Мишенькой.

— Нет, тетка Наталья, сына не приноси!

Она улыбнулась:

— Чудной ты какой-то! В этом не моя воля, а божья. Кого он пошлет, тот и родится.

— Неправда! Совсем не божья воля, а твоя! Вон моя мамка, когда надо было, меня принесла, а когда девчонку захотелось, Наташку родила. Ты у моей мамки об этом спроси!

Наталья открыла было рот, чтобы мне ответить, но появился дед Михайла Тиманков.

— О-о-о, у нас тут гость? А я второй день хочу с тобой, Мишка, покалякать, да ты словно молодой месяц: только появишься, блеснешь и пропадешь. Есть у меня к тебе докука. Сам-то я окривоножил: видишь, в валенках и двигаюсь с клюкой. Кривая же нога — плохая слуга: на ней не попрыгаешь, не поскачешь, а только заплачешь!.. А у зятя Бориса в грудях огнем палит — сказывают, что это воспаление в боку. От простуды, слышь, бывает... Наталья копна копной ходит. Одна Авдотья у нас труженица, заботница и работница, но и то надежды мало: ночами стоном стонет, спина болит и в руках ломота. Зазывали мы к Авдотье знахарку из деревни Волчихи. Старуха долго над Авдотьей мудровала-волхвовала: клала животом поперек избяного порога да над спиною дровяным топором махала; хворь-болесть пугала и приговаривала: «Убегай-улетай хвороба, вон твоя дорога! По тому пути в лес лети! Слышишь? Лети в лес, там тебя ждет бес!»

На эту ворожбу страшно было глядеть: вдруг да топор из рук знахарки вырвется...

Не помогла знахарка — зря ей полтину денег да батман пшена уплатили!

Дед помолчал и тяжело вздохнул.

— Хочу я тебя, сосед, просить: сделай божескую милость — помоги хворым да слабосильным, выводи моего мерина пастись в луга. Я перед тобой в долгу не останусь: могу деньгами платить или харчами... Не сумлевайся! Хотя Карько и конь, но ты с ним сладишь: он смирнее теленка!

Просьба деда Михайлы была жалостливой, но я молчал: что тут скажешь, когда надо еще отца и мать спросить? А дед продолжал:

— С твоими родителями я калякал, и они мне так сказали: если, мол, будет Мишкино согласие, пусть пасет!

Ну раз так родители сказали, то я согласился, и дед облегченно вздохнул.

— Вот и гоже! Свет не без добрых людей. Наталья, а ты бы Мишку-то чем-нибудь угостила: он к нам с добром, и мы ему добром отплатим!

Сказав так, дед Михайла зашаркал валенками и, тяжело опираясь на клюку, направился к своей избе. Наталья улыбнулась:

— Сейчас, Мишка, мы с тобой начнем пировать!