— Один из них передо мною, — фыркнула посуровевшая ГРАФИНЯ. — При должном умении и желании объездить можно каждого. С Вашего позволения, Сир, я пойду спать!

ГРАФ захохотал, я несколько мгновений обдумывал слова девушки, а потом тоже затрясся в громком и безудержном смехе, который эхом отдавался в пустом зале. Мы с ГРАФОМ ещё некоторое время посидели в полном молчании, допивая вино из массивных серебряных с позолотой бокалов, потом вежливо поклонились друг другу и разошлись по спальням.

В эту ночь ГРАФИНЯ ко мне не пришла. Я долго не мог заснуть, смотрел в узкие окна, наполненные бледным лунным светом, и думал о будущих великих свершениях, а возможно, и о неудачах и поражениях. Пёс лежал около кровати, тихо посапывал и, вероятно, видел свои собачьи сны. А может быть и не сны, и вовсе не собачьи.

Я растворялся в магическом и неверном свете луны, размышлял о всём и ни о чём. Мысли мои сначала были стройны, подчинялись порядку и логике, а потом стали переплетаться, окунаться в косматый хаос, вечный спутник дремоты, — этого тонкого душевного состояния, сравнимого с сумерками. Грань света и тьмы, пламени и холода, сознания и отсутствия такового…. Медленное и плавное погружение в тёмную пучину небытия… Безнадёжная попытка зацепиться за что-то перед падением в пропасть… «Сон разума рождает чудовищ». К чему это я, о чём, зачем, откуда это?

Уснул я, наконец, только перед самым рассветом, с трудом и, применяя огромные усилия, отодрав от тяжёлого полу-сознания тревожные, тягучие и скользкие мысли-пиявки. В этот раз, как ни странно, я не видел никаких снов, а может быть, просто не помнил их, проснувшись на следующий день очень поздно.

Мы с Богом сидели на пике высочайшей в мире горы под названием Джомолунгма, а иначе — Эвереста, и задумчиво созерцали величественные вершины, покрытые снегом и льдом, тяжело высившиеся перед нами и вокруг нас, и бесконечно простирающиеся за пределы обозримого пространства. Воздух был прозрачным, кристально-чистым, свежим, но не холодным, а именно свежим! Дышалось легко и свободно, Голова моя слегка кружилась, но не очень, а именно слегка…

Я вдруг неожиданно вспомнил детство, — какой-то один из бесконечных, полузабытых, ясных, морозных зимних дней. Ах, да, — это была суббота! Именно в этот день мы всей семьёй ходили в баню и мать меняла мне постельное бельё. Белоснежные, накрахмаленные простыня, наволочка и пододеяльник пахли идеальной, стерильной, волнующей и успокаивающей свежестью. После утренней стирки бельё сначала ненадолго вывешивалось на улицу, на мороз, а затем заносилось в дом, прохладно и хрупко хрустело под пальцами. Некоторое время оно было чуть-чуть влажными, но при сушке на верёвке в коридоре, уже ближе к вечеру, окончательно теряло влагу под воздействием безжалостного раскалённого утюга и ложилось в постель в своём идеальном, хрустящем, накрахмаленном, окончательном и абсолютно завершённом виде.

Оно чисто и слегка жёстко сжимало меня в своих объятиях, и я, распаренный и утомлённый баней, отдавался им без малейшего сопротивления. О, Боже! Как крепок, глубок и сладок был тогда мой сон! И так от субботы до субботы, от субботы до субботы… Почему мы счастливы не всегда!? А лишь иногда!? Как слаб и непрочен мой сон сейчас! Увы, увы… Собственно, вся наша жизнь протекает именно так. Суббота — самый прекрасный день недели. Пятница — это всего лишь долгожданное ожидание субботы, предчувствие грядущего расслабления, кайфа от ничегонеделания или делания того, что нам интересно и по душе. Воскресенье — это воспоминание о субботе. Безмятежность с утра, но беспокойство к вечеру. Начало очередного разочарования, предчувствие гадостного понедельника. Всё-таки суббота — это главный день нашей жизни!

БОГ вежливо кашлянул, прервав мои благостные мысли.

— Ну, как тебе Тибет, Непал? Как Гималаи? И вообще…

— Великолепно! — с искренним восторгом воскликнул я. — Давно мечтал побывать в этих краях. — Какая мощь, какая красота, какая сила! Вот где вплотную можно приблизиться к вечности!

— Да, я тоже каждый раз восхищаюсь величием этих гор, — вздохнул ОН. — Сначала, когда они только образовывались, зрелище было тоже очень впечатляющим, но знаешь, мне, всё-таки, больше по душе не огонь, а холод! Именно холод! Лёд и снег привлекают меня значительно сильнее, чем жар и пламя. Почему так сложилось, не знаю!

— Теперь я понимаю, из-за чего во Вселенной больше пустоты, вакуума, холода, безжизненных ледяных планет и астероидов, чем пылающих звёзд, — усмехнулся я.

— Да, уж, — ухмыльнулся неопределённо ОН.

— Кстати, о вакууме, — поморщился я. — Почему, находясь на высоте восемь тысяч метров над уровнем моря, на вершине самой высокой горы на Земле, я чувствую себя так комфортно? Дышится легко, температура воздуха градусов пять — семь по Цельсию. Ни ветерка, ни единого облачка!? Красота, лепота!

— Восемь тысяч восемьсот сорок восемь метров, десять сантиметров, — задумчиво произнёс ОН, лёжа в просторном шезлонге и подставив лицо яркому полуденному солнцу. — Как бы не обгореть.

— Что, что? — сразу не понял я.

— Именно такова точная высота Эвереста, — лениво ответил мне мой собеседник.

— Очень ценные сведения, — саркастически ухмыльнулся я. — Какая разница, — сотней метров меньше, сотней метров больше…

— Не скажи, не скажи! — от негодования БОГ аж подпрыгнул в шезлонге. — Все и всё в этом мире всем и всему дышат в спину! Потерял сотню или несколько метров, минуту или долю секунды, и вот уже ты не первый, а второй или третий! Это единое правило для всего сущего!