Крепости, крепости… Странно, очень странно… Надо будет уделить этому вопросу особое внимание. Ничего, доберёмся до Столицы, покопаемся в университетской библиотеке или ещё где-нибудь. Много книг, по словам ГРАФИНИ, раньше имелось в её библиотеке, но, к сожалению, её замок сильно пострадал во время последней междоусобной войны, был полуразрушен, почти все книги полностью сгорели. Жаль, жаль… Когда книги горят, начинается резкое падение нравов, наступает пора невежества и воцаряется настоящая разруха в умах.

И так, мы подъехали к замку, немного задержались у ворот, створки которых тяжело, со скрипом и с мрачной настороженностью поочерёдно сначала открылись перед нами, а затем так же тяжело, но облегчённо, закрылись обратно.

Во дворе меня встретила ГРАФИНЯ. Она легко и радостно подбежала к моему коню, весело хлопнула его по крупу.

— Сир, ну как Вам наши славные Горные Жеребцы? Я вижу, Вы довольно неплохо управляетесь и общаетесь с ними.

— О, эти кони бесподобны и неподражаемы! Красивы, сильны, легки и грациозны! Совершеннейшие творения природы. Но они ничто по сравнению с хозяйкой! — я лихо соскочил с Жеребца и заключил девушку в ласковые объятия.

Ах, как хороша, моя лебёдушка, как хороша! Какая попка! А грудь! С каждым днём моя девочка становится всё прелестней, милее и желанней!

— Ну, у Вас, однако, и сравнения, Сир! — фыркнула ГРАФИНЯ.

— А вообще, ни один конь в мире не сравнится с БУЦЕФАЛОМ! — с тоской в голосе произнёс я. — Кстати, как это ни странно, но я ещё ни разу не видел ни одной Горной Кобылы. Они вообще-то существуют на этом свете?

— Конечно, существуют, Сир, — засмеялась девушка. — Как же Жеребцу без Кобылы, как же Кобыле без Жеребца!? Покажу моих Кобыл Вам попозже. Они находятся в конюшнях, расположенных в горах, в секретных и тщательно охраняемых местах. Порода эта уникальная, ценится на вес золота. Знаете, как правильно сказали Вы недавно: «Бережённого Бог бережёт!».

— Это точно… Золотое правило. Прежде всего на войне. А вот в любви, как я полагаю, оно только вредит, — ворчливо ответил я. — А где наш Летописец и Придворный Поэт? Что-то я его давно не видел.

— Сир, он уже два дня безвылазно сидит в комнате, расположенной в одной из башен, что-то усиленно пишет, нервно смеётся, периодически разговаривает сам с собою и, вроде бы, ещё с кем-то, имеет безумный вид, ни с кем не общается. Пару раз мне удалось его лицезреть через замочную скважину в двери. Видимо, его посетило вдохновение, а возможно, отчаяние, или то и другое одновременно, — насмешливо произнёс ШЕВАЛЬЕ.

— Не вижу ничего смешного, — строго произнёс я и тяжело вздохнул. — Как часто за вдохновением следует отчаяние, и очень редко это происходит наоборот, а одновременно существовать они не могут ни в коем случае! Ну а насчёт безумия… Как говорил Аристотель: «Не было ещё ни одного великого ума без примеси безумия!». Опережая ваш резонный вопрос, поясняю, что Аристотель, как и ваш любимый Сократ, тоже был греком. Больше пока никаких вопросов!

Я задумчиво посмотрел в высокое, без единого облачка, синее-синее небо, а потом перевёл взгляд на горы невероятной и потрясающей красоты. Они густо поросли разнообразной растительностью, которая была небрежно и хаотично разрисована сумасшедшей осенью всеми существующими на свете красками. Как хорошо! Бывает же так хорошо! Существует всё-таки рай на земле! Пусть он и не вечен, но существует!

Я глубоко вдохнул чуть прохладный, идеально чистый, неуловимо терпкий и слегка горьковатый горный воздух, внезапно печально подумал: «И чего не живётся людям спокойно в этом мире? Как не хочется войны, но её, к сожалению, не избежать. Хватит бездельничать… Побыл неделю в санатории, в этом рае на земле, передохнул, расслабился, — пора и честь знать».

— ШЕВАЛЬЕ, пожалуйста, соберите завтра в замке наших Баронов и тех, кто сейчас за главных во Второй Провинции, готовьте войска к выступлению на Третье Графство, — тяжело и решительно произнёс я. — А пока проводите меня к ПОЭТУ.

— Сир, можно мне с Вами? — спросила ГРАФИНЯ.

— Конечно, милая, идёмте. Как же без вас?!

Мы, не торопясь, поднялись в башню. Дверь в комнату моего Летописца была закрыта, из-за неё не доносилось ни единого звука. Я кивнул ГРАФИНЕ на дверь, она сначала осторожно постучалась, а потом мягко спросила:

— Сударь, вы здесь? Как вы себя чувствуете? Откройте, пожалуйста.

Внутри комнаты что-то заскрипело, послышалось какое-то едва уловимое движение, потом снова наступила тишина. Девушка постучала ещё один раз. Никакой реакции… Тогда я мягко отстранил ГРАФИНЮ в сторону и решительно грохнул кулаком по двери. К моему удивлению, она неожиданно оказалась довольно добротной и крепкой, лишь слегка завибрировала от моего достаточно сильного удара.

— Открывайте, сударь, мы же знаем, что вы внутри, ну же!

Послышались поспешные шаги, дверь со скрипом отворилась. На пороге возник бледный, растрёпанный и взволнованный ПОЭТ, глубоко поклонился мне, сделал пару шагов назад. Я вошёл в комнату, огляделся.

В ней царила полутьма. Тонкие лучики дневного света чудом пробивались сквозь узкие щели в закрытых ставнях. Воздух был тяжёлым и спёртым. Не верилось, что снаружи, за стенами комнаты, царствовала божественная, тёплая, томная, заполненная и переполненная волнующими запахами и звуками, осень. Прекрасная, и, как всегда, и, может быть, моя последняя осень… Тьфу, ну что за дурные мысли приходят мне в голову в такое чудное и благостное время!