— Графиня права, мой друг, — усмехнулся я. — Мы с вами говорим не о том. Вернее, о том, но не к месту и не ко времени. Предлагаю тост!

— Сир, ну это совсем другое дело! — повеселела ГРАФИНЯ. — Мы Вас внимательно слушаем.

— Как говорил уже известный вам Конфуций: «Как мы можем знать, что такое смерть, когда мы не знаем, что такое жизнь?». Так давайте же выпьем за познание жизни во всей её полноте и за жизнь, как таковую, даже без её познания! Виват!

— Виват, виват! — воскликнули мои собеседники вслед за мною и осушили бокалы с вином.

Мы некоторое время были заняты едой, молчали. Насытившись, я налил себе ещё одну рюмку Можжевеловки, не торопясь, выпил её, смакуя несколько грубую ароматную горечь. ПОЭТ снова открыл уже виденную мною ранее книгу.

— Что вы читаете, сударь? — спросил я его.

— Это книга из библиотеки БАРОНА, — ответил ПОЭТ. — Называется «Мудрость веков».

— Ну-ка, ну-ка, прочтите нам что-нибудь!

— Сир, я открыл страницу на главе второй. «Жизнь и смерть». Как раз о том, что мы с Вами только что обсуждали.

— Странно, вроде бы это основная тема нашего бытия. Она должна стоять на первом месте. — удивился я. — А как озаглавлена первая глава?

— «Смысл и цель жизни», — ответил ПОЭТ.

— Ну что же, резонно, резонно…, — задумчиво произнёс я.

— Сир, послушайте, какая фраза помещена в предисловии, — неожиданно рассмеялся ПОЭТ. — «Мир — прекрасная книга, но бесполезная для того, кто не умеет читать».

Мы с ГРАФИНЕЙ засмеялись вслед за ПОЭТОМ. Я опрокинул в себя ещё одну рюмку Можжевеловки, закусил её хрустящей квашеной капустой, поднял свой взор к небу. Оно становилось всё более серым, кое-где стало заметно чернеть, ветер постепенно, не торопясь, но вполне решительно усиливался. Тревога внутри меня также постепенно и уверенно нарастала и всё больше и больше заполняла мою сущность. Чего же всё-таки ждать, — небесных сверхъестественных явлений или банального шторма? Собственно, и то, и то нам крайне нежелательно.

— И так, ну-ка, выдайте нам ещё порцию какой-нибудь мудрости, — весело обратился я к ПОЭТУ, не ослабляя наблюдения за небом и морем.

— Вот, послушайте, Сир. Некий Валлювар написал: «Смерть — это лишь сон, — таково мудрецов убежденье. А что же рожденье? От сна пробужденье».

— Великолепно! — воскликнул я. — Близко к теме реинкарнации.

— Боже мой, ну хватит же всё об одном и том же! — возмутилась ГРАФИНЯ.

— Сир, а кто такой Валлювар? Что такое реинкарнация? — спросил ПОЭТ.

— Да что вам сдался этот Валлювар? — раздражённо буркнул я в ответ. — Какая разница, кто он такой? Главное, вдумайтесь в смысл произнесённого. Какое вам дело до этого полу мифического индийского автора сборника афоризмов? Помер он давным-давно, ну и бог с ним. Человек превратился в прах, а его мысли остались нетленными, вот в чём парадокс и высший смысл бытия! Человек, существо сугубо материальное, в результате умственной деятельности, то есть взаимодействия клеток головного мозга, рождает гениальную мысль, которая является чем-то нематериальным, метафизическим, неосязаемым, эфемерным, с лёгкостью исчезающим и растворяющимся в пространстве. Этого не случится, если мысль отразить на материальном её носителе, например, на стене пещеры, или на папирусе, или на бересте, или на бумаге, или на плёнке, или на диске, или на любом другом носителе информации. Творец исчезает навсегда, его творение живёт в веках. Как всё сложно, а вернее, как всё печально и просто!

— Странно, но я вижу, что проблемы жизни и смерти почему-то интересуют Бессмертного больше, чем смертных! — воскликнула ГРАФИНЯ, рассеянно глядя куда-то в пространство. — Парадокс!

— Никакого парадокса нет, милочка! — со злостью произнёс я, пристально вглядываясь в сгущающееся на глазах небо. — Чем совершеннее существо, тем более его волнуют основополагающие вопросы бытия. Чем больше времени для их осмысления, тем больше их понимаешь, а чем больше их понимаешь, тем ещё непонятнее и запутаннее становится всё вокруг! Помните те самые пресловутые круги познания, о которых я говорил давеча!? Они, проклятые, всё расширяются и расширяются! Стагнацией даже не пахнет!

Я злобно топнул ногой по палубе, отчего одна из дубовых досок слегка треснула, а потом крепко сжал ПОСОХ. Он моментально нагрелся, слегка завибрировал. РЕЛИКВИЯ ответила ему тем же. Рядом из ниоткуда, из лёгкой и зыбкой дымки стал возникать ЗВЕРЬ.

— Успокойся, милый, всё будет хорошо, — сочувственно произнесла женщина.

— Не будет! Во всяком случае в ближайшее время!

Тревога заполнила мой разум, и не зря. Яхту неожиданно потряс страшный удар. Палуба сначала плавно ушла из-под моих ног, потом моментально вздыбилась. Раздался жёсткий и противный скрежет. Центральная мачта, вырванная какой-то мощной силой из своей опоры, сломалась и отлетела в сторону. Что-то толстое, длинное и чёрное обрушилось на капитанскую рубку, легко сплющив её, как бумажную коробку, потом я ощутил сильный удар в спину и, кувыркаясь, взлетел в воздух. Боль пронзила и затопила меня, но быстро ушла после того, как я неимоверным усилием воли сконцентрировался, сосредоточился и погасил её.

Во время последующего полёта и тяжёлого падения в воду в моей голове вдруг почему-то возникли и удержались на несколько секунд две крайне горестные мысли: «Ах, КАПИТАН, КАПИТАН! Никогда не быть вам адмиралом! Никогда больше не удастся нам вместе поесть ухи! Как жаль, ох, как жаль!».