Шрифт:
И вот тут, под этими белыми, изящно изогнутыми арками портала, в равнодушной толпе прихожан Рабастена, глаза Берната Белибаста и в самом деле узрели его друга, Пейре Маури.
— И ты также, и ты здесь со вчерашнего дня! — смеялся Пейре, сжимая плечи товарища в приветственном объятии.
— Она здесь? — поколебавшись, быстро спросил Бернат.
— Она ждет неподалеку, в доме одной доброй вдовы, — поспешил заверить брат Гильельмы.
И они снова обнялись в дружеском порыве.
— Месса скоро начнется, — сказал Бернат. — Может, хочешь пока посмотреть дом, который я нанял? И поговорить с моим братом? Пойдем, мы можем и выпить немного…
— Я не видел твоего брата, — ответствовал Пейре, — с тех самых пор, как Монсеньор Жоффре д’Абли объявил свои розыски по всему Разес…
Гильельма была озабочена, немного взволнована и, хотя сама себе в этом не признавалась, хотела хорошо выглядеть. Иначе она вряд ли бы одела свадебное платье из теплой шерстяной ткани, сшитое для зимы. Она жалела, что у нее нет ничего другого. Но не одевать же ей все то же дорожное платье, мятое, выгоревшее под солнцем, из–под которого торчала слишком длинная для нее рубаха с чужого плеча. Она освежила лицо водой из бадьи, чтобы смыть следы усталости, и начала старательно и с тщанием расчесывать свои длинные сияющие волосы, перед тем, как упрятать их под чепец. Вдова подняла голову, подбородок ее задрожал, а взгляд сделался завистливым.
— Ты так спешишь встретить своего супруга, красавица моя… Я полагаю, вы не так уж давно женаты. Ах, молодость… Я когда–то была точно такой же, как ты, такая же стройная, и в моей жизни было двое мужей, один краше другого!
«У меня тоже, только мой первый муж был мерзким и злобным» — хотела было ответить Гильельма, но вовремя остановилась, чтобы не выдать себя. Вместо этого сказала с ласковой улыбкой:
— Мой муж тоже очень красив…
Бернат, мой муж… Словно сбывшийся сон. Как я могу рассказать об этом? Истая правда, я больше никогда не буду жить с этой грубой скотиной, Бертраном Пикьером. Бернат, мой брат. Бернат, рыцарь, похожий на меня. Он одной со мной породы. Сын ночи. Добрый верующий, друг добрых христиан. Мы с ним соединили руки перед добрым человеком. И я совсем его не боюсь…
Но любопытство вдовы только усилилось; ее подбородок задрожал сильнее обычного, глаза прищурились:
— А он зайдет сюда за тобой? А твой брат, он будет жить с вами?
— Э… Нет, мой брат — пастух с гор…
Старуха вздохнула, продолжая разглядывать Гильельму, которая, стоя возле противоположной лавки и высоко подняв руки, накручивала вокруг головы льняную вуаль, стараясь, чтобы ее буйные темные волосы не выбивались из–под складок. Ее лицо лучилось всеми красками бытия, солнце оживило веснушки на носу и щеках. Ее карие, с темно–зеленым отливом глаза, казалось, сияли и искрились как никогда. Старуха, насупив брови, задала новый вопрос:
— А почему вы покинули Сабартес? Зачем пришли в Рабастен?
— Там так ужасно жить! — воскликнула Гильельма. — Вы ведь сами знаете, матушка, какая там, в горах, нищета. Земля больше не в состоянии прокормить людей. А на тамошних скалах ничего не растет. Мы решили зажить новой жизнью на новом месте… Мой муж ушел сюда первым, чтобы найти работу и жилье.
— Ты просто красавица, доченька. Твой муж будет горд тобой и рад, что ты соединишься с ним. А что за забавное украшение висит у тебя на платье?
— Это сарацинское украшение, которое мой брат, пастух, принес из зимних пастбищ Тортозы, — это очень далеко, в Испании, в королевстве Валенсия…
— Сарацины, какой ужас! — вскричала старуха, быстро крестясь. — Разве ты не знаешь, что это — неверные, которые плюют на святое Распятие? Они как евреи, а может, даже и еще хуже, такие же ужасные, как еретики! Говорят, что там, где они появляются, то сразу же начинают измышлять зло против христиан, они отравляют источники и колодцы…
— Правда? — спросила обескураженная Гильельма. — А брат ничего такого мне не говорил…
Хлопнула дверь, и вошли, рука об руку, Пейре и Бернат. И вот уже Бернат и Гильельма стояли лицом к лицу, потянувшись друг к другу в едином порыве.
— Обнимитесь же, — вскричала старуха, явно желавшая хоть опосредованно почувствовать этот особый аромат любви. — Не стесняйтесь меня. Это правда, что он красив, твой муж! Он тоже пастух?
— Да, пастух, я всегда был пастухом, — ответил за Гильельму Бернат. — Но здесь у меня вряд ли выйдет пасти отары…
Гильельма увидела, что Бернат тоже побрился и подстриг бороду. Эта черная бородка красиво оттеняла благородные черты его лица. Он все стоял неподвижно, в своей одежде из льняного, выкрашенного в синий цвет полотна, сидевшей на нем как литая, препоясанный кожаным поясом. Старухе он казался тонким и юным, широким в плечах и с узкой талией. Гильельма же заметила, что он похудел и еще больше посмуглел на всех своих путях–дорогах; и еще он был напряжен, как натянутая тетива… Старуха была удивлена его черным, обжигающим взглядом… А Гильельма сразу же узнала в этом взгляде призыв, который так сразил ее. Наконец, молодой человек привычным движением головы отбросил длинные пряди, падающие на глаза, и решился обнять Гильельму, расцеловав ее в обе щеки. Потом он положил ей руки на плечи и долго смотрел на нее, пытаясь охватить ее, проникнуть в ее душу этим своим взглядом. Она улыбнулась.
— Поспешим же, — сказал Пейре, изо всех сил пытаясь сохранить серьезный вид, — а то мы так совсем пропустим праздничную мессу в честь святого Иоанна!
ГЛАВА 30
В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ
Моя сестра просила меня иногда приходить, чтобы она могла видеться со мной… И потом я ушел. После этого мы уже не виделись, но я слышал, как Гийом Белибаст говорил, что она была доброй верующей, и сделала много хорошего для него и его брата, хотя часто с ним спорила и ссорилась и иногда зло ему отвечала.
Показания Пейре Маури перед инквизитором Жаком Фурнье, 1324 год