Именно в Карамане Гильельме суждено было испытать первый шок. Впервые в своей жизни она столкнулась с ужасной реальностью репрессий, организованных против еретиков сильными мира сего. Церковью Папы и его Инквизицией. Королем Франции. Силами их миропорядка. И, что еще хуже, при поддержке общественного мнения, питающегося всей этой пропагандой ненависти, эгоизма, подлости и страха.

Конечно, все ее детство прошло под знаком семейных рассказов о подобных трагедиях. О том, как вот уже сто лет Церковь добрых людей страдает от постоянных гонений. О крестовом походе папы Иннокентия III и графа де Монфора. О поражении Тренкавеля в Каркассоне и Лиму. О покорении графа Раймонда Тулузского. О костре Монсегюра. О бесконечных облавах и травле ушедших в подполье добрых мужчин и добрых женщин, о ямах с кольями и железных сетях Инквизиции, натянутых над городами и весями. О клещах несправедливости. О ненависти и насилии. Ее мать Азалаис говорила ей об исключительном мужестве добрых людей, приходящих ночью. О том, как они переносят ужасные опасности жизни, чтобы даровать утешение умирающим и проповедовать Евангелие живым, не бросая их в отчаянии. С того времени, как Гильельма достигла сознательного возраста, она поняла, насколько неравна эта борьба, до какой степени маленький христианский народ чувствует себя покинутым без своих пастырей. Что кроткие и праведные всегда будут неправыми в глазах волков и сильных мира сего. И армий князя мира сего. Она всегда ждала, когда гонимые и приходящие ночью войдут втайне под кров их дома. Мало–помалу, и сама начала чувствовать суровую тяжесть репрессий, насылаемых Несчастьем, но до сих пор она сама еще не видела ни одного человека, которого Несчастье настигло, только слышала о таких.

В Карамане она увидела все это своими глазами.

Она и Пейре остановились на одной из живописных улиц этого красивого города, открытого всем ветрам. Они искали дорогу на Лавор. А еще хотели купить что–нибудь на ужин. Вдруг раздались крики. Гильельма обернулась. На перекрестке неподвижно застыли молодой человек и старая женщина. Мужчина держал свою мать под руку, они искали выход, их взгляды отчаянно метались по фасадам домов; они прислонились к стене на углу двух улиц, затравленно озираясь. За ними бежала стайка детей, вопящих, свистящих и улюлюкающих. Преследователи бросали камни. Женщина пыталась защитить лицо, а сын закрыл ее собой.

Гильельма сделала движение, чтобы рвануться вперед и помочь старой женщине, утихомирить злобных мальчишек и, вообще, показать им, где раки зимуют. Опережая ее движение, Пейре схватил ее за рукав.

— Подожди! — сказал он. — Не делай ничего. Смотри.

И молодой человек, и старая женщина имели на себе темные одежды, а на груди и на спине у них были нашиты большие кресты из желтой ткани. Полная торговка, в лавке которой Пейре и Гильельма хотели спросить дорогу, увидав этих людей, разразилась площадной бранью и присоединилась к маленьким палачам.

— Вон отсюда, еретические собаки! — закричала она и бросила в несчастных гнилым яблоком, которое расквасилось у их ног. Несчастные мать с сыном поспешили скрыться за углом улицы, а эскорт насмешников с издевательскими воплями последовал за ними. Пейре схватил Гильельму за руки, чтобы поскорее увести ее с этой злосчастной улицы.

— Видала? — спросил он. — Эти двое несчастных осуждены инквизитором Тулузы на ношение крестов. Подобные им люди появились в здешних местах с прошлого года, после первых облав в деревнях. Мне очень жаль таких людей. Они всегда должны носить эти кресты, не снимая. И это еще считается легким наказанием, присуждаемым тем, кто всего лишь однажды встретил на своем пути доброго человека. Тех же, кто им верил, помогал или давал приют, ожидает заточение в Мур, тюрьму Инквизиции, конфискация имущества, а то и пожизненное заключение… Так произошло с отцом и братьями нашего друга Берната. Та же судьба грозила и Пейре Бернье, да только он сумел сбежать.

— Ты уже видел когда–нибудь таких людей, с желтыми крестами?

— Совсем недавно, в Лиму, — вздохнул Пейре. — Когда люди носят эти кресты, то уже никак не могут вести нормальную жизнь. Ни найти работу, ни наняться куда–нибудь, ни прокормиться. И этот каждодневный стыд и унижения! Те, кто осмеливается им помочь или как–нибудь поддержать, очень рискуют. Это слишком опасно. Такие люди сами рано или поздно предстают перед инквизитором, потому что на них доносят соседи, как на сочувствующих еретикам. А в этой стране быть подозреваемым в ереси — все равно, что заболеть постыдной заразной болезнью…

Услышав эти слова, Гильельма воспылала не просто гневом, ее охватило какое–то холодное бешенство. Она позволила Пейре увести себя из Карамана; они поговорили с другой торговкой, купили старую курицу, нашли нужную дорогу… Ходьба успокаивала ее. Молодые путешественники шли весь следующий день, припадавший на канун праздника святого Иоанна; они пересекли расположенный на холме городок Лавор, возвышавшийся над рекой Агут, и достигли пределов Альбижуа, чтобы к вечеру успеть попасть в Рабастен, на реке Тарн.

Возле Гируссена они еще раз обернулись к югу и долго, молча смотрели на далекие очертания родных гор, потихоньку исчезающие в дымке. Последний раз во время этого путешествия им предоставлялась такая возможность еще раз увидеть горы. Здесь дорога поворачивала, и дальше шла по долине реки Тарн. Теперь только пробивавшийся из–под туч на горизонте странный и далекий свет указывал расположение невидимых уже гор. За Гируссеном, на пыльной дороге, забитой повозками, лошадьми, мулами, прохожими и путешественниками, встречалось все больше и больше паломников. Пейре и Гильельма, не желая смешиваться с ними и пытаясь избегать близких контактов, быстро здоровались, отвечали уклончиво, и очень спешили, несмотря на усталость от трехдневного пути. Они оторвались от группы людей, среди которых была одна семья из Лотрека, еле волочившая ноги, и на повороте дороги наткнулись на двух исхудалых мужчин в запыленной одежде, сидевших в тени дубравы, надвинув на глаза соломенные шляпы. Они окликнули путешественников:

— Далеко ли идете, в Рабастен?

Когда Пейре ответил, один из мужчин воскликнул:

— Ты говоришь, как говорят в Сабартес, приятель! Я узнаю этот акцент. Я сам родился в Аксе. Но мне пришла в голову дурацкая блажь взять себе жену из Граульет, из Альбижуа…

— Почему же это дурацкая блажь? — выдавил из себя Пейре, которому совсем не улыбалось, чтобы их узнали, и с сожалением видя, что эти двое встают, чтобы пообщаться с ними.

— Эта шлюха была е…ной еретической верующей, за которыми приходит Несчастье, — пояснил мужчина, выглядевший старшим. — Черт бы побрал их всех, и ее, и еретиков! Она умерла в Муре, в Альби. Я даже не хочу говорить об этом. Ты разве не видишь, что мы носим на груди, мой шурин и я? Молотки!