ночь.

Когда я просыпаюсь утром, вижу, что Мози разбросал по столу карту улиц города. Он

отмечает вещи, которые нужно посмотреть - или сделать. Не могу сказать, что он задумал. Я

закидываю подготовленный пакетик с кофейными зернами в кофеварку и направляюсь в

ванную. Быстро принимаю душ и натягиваю джинсы и майку, собираю заколкой волосы и

наношу немного розовой помады.

Перед Мози две кружки с кофе, наполненные сухими сливками.

– Прости, что вчера вечером ругался с тобой, - говорит он, наклоняясь поцеловать мой

лоб и протягивая мне кружку.

– И ты меня прости. Просто, чтобы ты знал, считай это честным предупреждением, я

лажаюсь во всем, - делаю глоток кофе и хмурюсь на Мози. Он смеется надо мной, прижимая

теплую кружку к груди.

– Что?
– почти обиженно говорю я.

Он сдается и хохочет, затем наклоняясь, подносит руку к своей груди.

– Ты так сильно стараешься противостоять природе. Это действительно очаровывает.

– Ох, я так делаю. И это говорит бунтарь художник-монументалист, специалист по

граффити. Ты состоишь в Dibujero? Или тебе нельзя рассказывать мне об этом?

– Говоря об этом, я планирую по-настоящему важную работу. Я уже все пометил на

карте, но мне понадобится твоя помощь в этом и это может быть в каком-то смысле опасно.

– Я в деле, говорю я, даже не обдумывая это. Я уже и так здесь вместе с ним, я могла

бы также вступить в сговор с ним. Он один из Dibujero, а у них должен быть кодекс молчания.

– Мне нравиться твой энтузиазм, Док. Мы наденем лыжные маски.

– Вот дерьмо! Серьезно? Мы снова будем выступать против президента?

– Нет, будем бороться с коррумпированной полицией и с пропажей сорока трех

студентов.

– Черт. Я слышала об этом в новостях. Дерьмово, да? Какие у нас планы, когда ты

добьешься депортации из обоих стран?

Он снова смеется и улыбается, пожимая мне плечами.

– Не знаю. Может Россия?

Он тянется к совему рюкзаку и вытягивает две черные лыжные маски. Я хватаю

лыжную маску и натягиваю ее на лицо, затем делаю глоток кофе.

Мози снова смеется, а затем фотографирует меня.

Мы завтракаем в Сэнборнс, в самом сердце города. Мози рассказывает мне, что Панчо

Вилья и Эмилиано Сапата (Генералы северного и южного фронтов в период Мексиканской

революции) завтракали здесь, когда захватывали город.

– Но мы же собираемся просто рисовать, так ведь Мози? А не делать что-то слишком

сумасшедшее?

Мози снова пьет кофе, его глаза искрятся.

– В наши дни революционеры по-разному проявляют себя, Лана. Доверься мне.

– Но я приехала сюда не для того, чтобы оставить след в истории. Я просто собиралась

попытаться помочь тебе воссоединиться с твоей семьей. И кстати, ты уже добился какого-

нибудь прогресса или мне заняться этим?

Я беру кусочек яичницы и кукурузные чипсы, купающиеся в красном и зеленном соусе.

Я могу привыкнуть есть такое. Уже привыкла. Мне внезапно очень нравиться мысль о русско-

мексиканском малыше. Я мечтаю о том, как мои черты и черты Мози смешаются вместе. Он

печатает на своем телефоне и постоянно проверяет свой Инстаграм.

– Ты уже подключился? Я имею в виду к здешним уличным художникам?

– Ты шутишь? Было бы глупо не сделать это. Я должен получить правильные

координаты, чтобы мы могли быть в безопасности. Я должен убедиться, что мы подключены к

этой части, чтобы получить любой сигнал о движении в интернете.

– Ладно, как их фамилия? Я пойду пробегусь по телефонному справочнику, пока ты

переписываешь свой манифест.

– Чья? Ох, Роблес, - говорит он, едва ли отрываясь от своего телефона. Я краду с его

тарелки пряную сосиску и направляюсь в туалет.

В центре ресторана расположен огромный зал с витражными потолками. Я нахожу

таксофон и смехотворный телефонный справочник под ним. Похоже, что фамилия Роблес

занимает здесь тысячи страниц. Нахожу фамилию, а затем быстро сдаюсь. Писаю в богато

оформленном туалете и оставляю песо на сложенной салфетке возле раковины, оставленной