Конечно же, у меня здесь были неприятности, как и почти везде, куда бы я ни попал, но они не были серьёзными. Ко мне подошёл один из заключённых и предложил купить у него небольшой чемодан, что-то типа ящика, чтобы хранить в нём вещи в моей камере. Он сказал: «Поставь на него замок, положи личные вещи, и когда заключённый придёт днём убирать в твоей камере, он не сможет в него залезть».

«Что ты хочешь за это?» У меня не было никаких денег, конечно же, но, в конце концов, мы сошлись на безопасной бритве, и ящик оказался у меня в комнате. Как вы думаете, где он его достал? Позже я узнал, что он украл его в офицерской столовой. Это была коробка для хлеба, в которой они должны были хранить хлеб, чтобы он не черствел.

Охранники начали обыскивать одну камеру за другой. Они даже посмотрели стойло старого мула Билла, убедиться, нет ли его там. Потом они нашли его в моей камере. Директор тюрьмы вызвал меня к себе в офис. Он был судьёй, присяжным и обвинителем в любом преступлении, совершавшимся в тюрьме. Карцер находился прямо за его офисом, в него вела узкая дверь, и ты попадал туда, если тебя признавали виновным. Мы назвали его «нора». Конечно же, заключённые знали об «обыске», который проходил. В то время все заключённые были с нами знакомы, и когда они увидели меня идущим в кабинет директора, они сказали: «О, это Мак, он попадёт в нору на шесть месяцев».

Когда я вошёл в кабинет директора, он сказал: «Что ж, ты знаешь, зачем я послал за тобой. В твоей камере нашли украденное».

«Да, у меня там была коробка».

«Где ты её взял?»

«У Мерфи».

«Что ты ему дал за неё?»

«Бритву».

«Ты знал, где он взял её?»

«Нет, у меня не было никакого представления».

«Что ж, он украл её в офицерской столовой»

«Ну, я этого не знал».

«Знаешь, мы забудем об этом. Я знаю, ты этого не делал. Но я хочу поговорить с тобой. Что ты думаешь о месте, в котором ты находишься».

Я сказал: «Господин директор, это довольно смущающий вопрос. Если я скажу вам, что думаю, я думаю, что вам не понравится моя речь. Мне здесь нисколько не нравится».

Мы поговорили о различных видах работы, которую мы исполняли, я немного рассказал ему о моём религиозном обвинении и, наконец, я сказал: «Господин директор, если мы ошибаемся в том, чему учим, мы величайшие враги этого старого мира, и каждый из нас должен быть обязательно наказан. Но если мы говорим правду о Божьем Слове и его намерениях, а я уверен, что так оно и есть, тогда Бог желает помочь Правительству и людям, которые преследуют нас».

Он служил руки и опустил на них голову. Он не произнёс ни единого слова, я поднялся и вышел. Он не отпускал меня, но я подумал: «Если он собирается молиться, я должен выйти отсюда».

По дороге я встретил одного из офицеров, идущего в кабинет директора. На следующее утро я увидел того же офицера на площадке, и он сказал: «Подойди сюда, Макмиллан». Я не думаю, что он назвал меня Макмиллан, он сказал: «8639,подойди сюда». Это был мой номер.

«Что вам нужно, офицер?»

«Что ты сказал директору, когда уходил из его кабинета?»

«Но почему вы меня спрашиваете?» Я остолбенел.

«Дело в том, что когда я вошёл туда и простоял полминуты, а может и больше, он сложил свои руки и опрокинул на них голову, и не слова не говорил. Наконец он сказал: «Макмиллан прав. Макмиллан прав», повторял он. Что ты сказал ему?»

Тогда я рассказал ему.

Похоже, директора очень взволновал этот вопрос, и после этого он стал относиться к нам с большим уважением. Это было большее изменение в отношении со времени, когда мы тут оказались. Наш случай с воскресной школой тому пример. Посещение церкви было принудительным, ты не мог пропустить этого, за исключением болезни и если у тебя было освобождение от врача или справка. Католики шли с восьми и до девяти. Мы шли в 9:25 или 9:30 и было до 10:30.

Директор сказал нам, когда мы только прибыли туда: «Вы в тюрьме надолго. Вы будите выполнять работу. Что вы можете делать?»

Я ответил: «Господин директор, я ничего не делал в своей жизни, только проповедовал. У вас есть что-нибудь подходящее здесь?»

«Нет, сэр! Сейчас вы здесь именно поэтому, и я говорю вам, что у вас не будет никакой проповеди здесь».

Это было в июле. С наступлением осени, в сентябре, они распределили нас в различные группы в воскресную школу. Мне дали класс, в котором было около пятнадцати евреев. У Рутерфорда был класс, и у Джованни Де Чекка был итальянский класс. В конце концов, каждый из нас имел класс.

Мы следовали курсу Квартальной воскресной школы, и как ни странно, наши уроки начинались с Авраама, обещания данного ему и Исаака и Иакова, и далее по родословной. Не было ничего лучше для меня, чем учить класс еврейских мужчин.

Однажды я встретил директора на площадке, и он сказал: «Макмиллан, те уроки, которые вы здесь проводите, просто прекрасные. Я посетил их все, и я думаю, со временем вы приведёте всех этих евреев в Обетованную землю. Я надеюсь на это».

«Знаете, господин директор, когда я пришёл сюда, вы сказали мне, что я не буду здесь вообще проповедовать».