«О, я забыл об этом», сказал он.

Вспыхнул грипп, и в течение некоторого времени наши воскресные школы не проводились. Но перед тем как мы вышли, все классы собрались вместе, чтобы отметить наше освобождение. Мы уходили в понедельник, а в воскресенье Рутерфорд выступил с обращением к группе, которое заняло сорок пять минут. Там было большое количество офицеров, у немногих мужчин по щекам текли слёзы. Они были глубоко тронуты. Мы оставили там небольшую организованную группу, которая продолжала своё изучение.

За несколько недель до того, как нас освободили, произошло нечто, что глубоко повлияло на меня. Во время Нового года Общество провело свои ежегодные выборы работников в Питтсбурге. Конечно, Рутерфорд знал, что те, кто выступал против Общества внутри организации, теперь выйдут на первый план и постараются удалить его и всех нас из управления, и выбрать тех, кто их устраивает. В субботу после обеда, 1 января того года, было время выборов. Я играл в теннис на корте. У нас проходил турнир между заключёнными. Это было единственное развлечение, которое было нам доступно, и я был им поглощён. Рутерфорд сказал: «Мак, я хочу с тобой поговорить».

«О чём ты хочешь поговорить?»

«Я хочу поговорить о том, что происходит в Питтсбурге».

«Я бы хотел сыграть этот турнир».

«Разве тебе не интересно, что происходит? Разве ты не знаешь, что сегодня выборы работников? Тебя могут проигнорировать, бросить, и мы останемся здесь навеки».

«Брат Рутерфорд, — сказал я, — позволь мне сказать тебе что-то, о чём ты, возможно, не думал. Впервые после основания Общества может стать очевидным, кого Иегова Бог хотел бы видеть президентом».

«Что ты имеешь в виду?»

«Я имею в виду, что брат Расселл имел контрольные голоса, и он назначал различных работников. Теперь, когда очевидно, что у нас нет полномочий, всё иначе. Но если бы мы вышли и пошли на встречу, мы бы вошли и заняли бы место брата Расселла, с тем же положением, которое было у него. Это выглядело бы как дело человеческое, не Божье».

Рутерфорд задумчиво посмотрел и ушёл.

На следующее утро он ударил по стене камеры и сказал: «Вытяни руку». Он протянул мне телеграмму, говоря, что он был избран президентом, а С.А. Вайз вице-президентом. Он был рад видеть это проявление заверения в том, что Иегова руководил Обществом.

В тот день мы были на площадке, теннисный турнир закончился, и я был снова спокоен. Мы отошли в угол, и он сказал: «Я хочу что-то тебе сказать. Ты сделал вчера замечание, которое крутится в моей голове, о нас, занимающих место брата Расселла. Это могло повлиять на выборы, и тогда у Господа не было шанса показать, кого он хотел. И знаешь, брат, если я только когда-нибудь выйду по Божьей милости отсюда, я разрушу всё это дело поклонения созданию, даже если мне придётся делать это пинками».

Он был действительно так настроен. Мне нравилась это, но я не верил, что он мог сделать это. Я не учитывал того, что произошло в ближайшем будущем.

Нас отпустили 25 марта 1919 года. Мы находились в тюрьме Атланты девять месяцев.

Судья Гоу, который осудил нас на девять лет, аннулировал наш залог, пока наши адвокаты подготавливали апелляцию по нашему делу. Залог также аннулировал судья Мартин Томас Мантон. Однако наши адвокаты подали прошение юристу Верховного Суда Соединённых Штатов Луису Д. Брендису, и по его приказу другое прошение было подано в Окружной апелляционный суд Нью-Йорка.

Очевидно, департамент юстиции и судья Гоу по своим собственным причинам были крайне заинтересованы в отклонении апелляции…

Однако попытки заменить наши приговоры провалились, потому что 22 марта 1919 года Окружной суд приказал, чтобы каждый из нас внёс залог в 10 000 долларов за каждого. Потом 14 мая суд вернул решение нижестоящего суда, и дело оправили на повторное слушание. Описывая своё мнение, судья Ворд сказал: «Защита в этом деле не имела умеренного и беспристрастного суда, на который они имели право, и поэтому приговор был пересмотрен».

Апелляционный суд в своём решении изложил, что присяжные должны были решать, виновны подзащитные или нет. Но правительство не хотело рисковать проиграть дело на другом суде присяжных. Обвинитель боялся, что дело будет проиграно, поскольку истерия времён войны, которая помогла правительству осудить нас в 1918 году, спадёт в 1919 году, когда дело будет пересматриваться. Война окончилась, и предубеждения не были такими сильными. Правительство боялось, что если беспристрастный суд присяжных будет слушать дело снова, то они проиграют. Страх проиграть дело заставил правительство прекратить дело, мотивируя это nolle prosequi [отказ истца от иска (лат.)].