Кровать заправлена всё тем же покрывалом, но на нём слой пыли.

Надо снять покрывало, выйти во двор и выхлопать его.

А потом вымыть пол.

И протереть окна.

«Это полная дурь, — думает Симба, — то, что лезет мне в голову, на кой чёрт мне всё это мыть и хлопать, надо уносить ноги, скорее, как можно скорее…»

Покрывало ей, между прочим, никогда не нравилось — слишком уж яркое.

Да ещё с рисунком: большая, ощерившаяся морда тигра.

Ладно бы там слон или какой другой травоядный, а тут — тигр.

Хотя могло быть и хуже.

Серебристые переливающиеся существа со странными волосатыми ушками.

Они сейчас там, за разбитым окном.

Надо только подойти к нему, высунуться наружу и позвать.

Как-нибудь так: фьюить, фьюить…

И тогда они прилетят.

И что-то будет, но пока ей не дано знать — что!

Симба идёт к окну, хотя и понимает, что делать этого не надо.

Эти дурацкие существа, с чего она взяла, что они действительно есть и должны водиться именно там, в лесу на вершине горы?

Гора хорошо видна из этого окна.

Была видна.

Когда Симба появлялась здесь несколько раз в неделю.

Иногда он уходил раньше, а Симбе уходить не хотелось, и она садилась у окна и смотрела на гору.

Не через бинокль, просто так, — бинокль она завела себе позже, уже после того как пометила своё левое запястье.

«Интересно, а вообще-то они показываются на глаза?» — думает Симба.

«И что, они действительно такие — серебристые и переливающиеся?»

«А волосатые ушки — это крылья?»

«И они поют, самое забавное, что они действительно поют, раз в году, скажем, в ночь на Ивана Купала…»

Симбе опять становится тепло — наверное, потому, что надела майку.

Ей больше нечего делать в этой квартире, однако уходить, судя по всему, рано.

Она ещё раз оглядывает кровать, а потом идёт к окну.

Сейчас на улице ночь, но здесь утро, раннее такое утро, и всё залито ослепительным солнечным светом.

На подоконнике толстый слой пыли, даже облокачиваться не хочется.

Хочется другого.

Желание возникает внезапно, и Симба начинает понимать, для чего она здесь.

Она должна встать на подоконник, подняться на цыпочки и взмахнуть руками.

Подпрыгнуть и шагнуть в воздух.

И полететь — туда, в сторону горы.

Где её уже ждут — серебристые, переливающиеся, самые замечательные на свете существа.

Она не должна произносить их название, она просто должна долететь до них, спрятаться в чаще леса, ухватившись покрепче за одну из толстых сосновых веток, и ждать того сладостного момента, когда раздастся ни на что в этом мире не похожее пение.

Так не поют люди. Так не поют птицы.

Это не свист дельфинов.

Это что-то совсем иное…

И если ты услышишь это, жизнь твоя перевернется и всё станет совсем, совсем другим.

«Эта комната опять станет жилой, — думает Симба, — и блёкло-бурые цветы окажутся живыми и жёлтыми. Но для этого надо решиться — встать на подоконник, подпрыгнуть и полететь!»

Она снимает с себя майку и вытирает пыль с подоконника — ведь всё равно, летишь ты в майке или нет, а вставать босыми ногами на такой слой пыли ей противно.

И выбрасывает майку в окно.

Желание полета становится просто нестерпимым.

Гора маняще нависает над горизонтом, совсем скоро Симба окажется там, на вершине, и — кто знает, вдруг ей повезет? — всё же услышит загадочное пение.

«Скорее, скорее!» — будто кто-то подталкивает Симбу в спину.

Она опирается о подоконник, потом ставит на него одно колено, затем другое, затем резко встаёт на ноги, держась руками за края окна, и невольно бросает взгляд вниз, на землю.

И понимает, что так же сглупила, как и тогда, когда полоснула себя по левому запястью.

Лететь вниз намного ближе, чем туда, к горе.

Всего лишь с четвёртого этажа.

Вон на те камни, наваленные прямо под окном.

Ей надо резко соскочить с подоконника обратно в комнату и как можно быстрее уносить ноги.

Держа палец на клавише со стрелкой вниз.

Однако ноги приросли к подоконнику, и Симба не может спрыгнуть обратно.

Пот заливает глаза, пальцы рук начинают неметь, ей хочется разжать их, но тогда она не устоит и полетит вниз…

Или всё же туда, к горе?