Шрифт:
— Куда едем? — спросил шофер.
Втроем было тесно. Но — в тесноте, да не в обиде…
— Пока прямо! — приказал Телок. — Дальше буду говорить, куда сворачивать.
И они поехали на другой конец Москвы по Садовому кольцу. Ехать было трудно из-за возникающих то и дело пробок.
Но Телок был абсолютно спокоен.
«Кто может догадаться, что среди мешков с картошкой лежит мешок с „деревянными“? — размышлял он. — Если даже и сопоставят исчезновение машины со мной, то вряд ли кто запомнит номер полностью».
И еще Костя надеялся, что запертых женщин до обеда никто не обнаружит. А это еще несколько минут форы.
Все же Телок просчитался.
Одно из окон дома, где расположилась сберкасса, выходило во двор. И в этом окне сидел, скучая, пенсионер. Этот пенсионер все видел: как Телок вышел с мешком из служебного входа сберкассы, как забросил мешок в машину, как они сели в кабину и поехали со двора.
Но главное, этот пенсионер запомнил полностью номер машины.
Смотрел он на все это машинально и номер запомнил автоматически. Но, когда поднялся шум, появилась милиция, старик заинтересовался произошедшим и поплелся во двор развеять скуку немощной старости.
Там он узнал об ограблении сберкассы и поспешил все рассказать милиции. Даже описал внешность Кости.
Остальное было делом техники.
Оперативная группа мгновенно разработала план захвата вооруженного бандита. Определив с помощью постов ГАИ местонахождение машины, они стали следить за ней, чтобы в безопасном месте задержать и обезоружить грабителя, не подвергая опасности жизни прохожих.
И когда Телок, уже торжествуя по случаю удачной операции, свернул на тихую улочку, где собирался остановить машину, чтобы с этой улочки проходными дворами спокойно пройти к себе домой, машина была внезапно окружена неизвестно откуда взявшимися вооруженными автоматами омоновцами.
Сопротивляться было бесполезно, и Костя сдался.
— Ребята, — предупредил он омоновцев. — Мужики не виноваты. Я их заставил везти себя.
— Следствие покажет! — дипломатично отвечали омоновцы, застегивая всем троим на руки «браслеты».
6
Поворов проснулся в боксе голодный и злой. Тело ныло от неудобств, в которых оно пребывало во время сна: казалось, здорового участка не осталось.
Трудно было предположить, который час, — все так же тускло светила лампа в боксе и стояла такая же тишина.
Поворов попытался было опять заснуть, но избитое тело в любом положении протестовало болью, тягучей и непрерывной.
Поворочавшись с боку на бок, Поворов оставил всякую попытку заснуть, а попробовал сделать зарядку, чтобы выгнать из тела боль, но в таком узком пространстве бокса не развернешься, поэтому он поприседал десяток раз и сел обратно на скамью, стараясь не думать о невеселых перспективах.
«Думай, не думай, а если мать не вытащит, намотают мне все пятнадцать! — горестно размышлял Поворов. — Несовершеннолетняя, к тому же дубинкой по голове я ее ударил».
Когда за дверью бокса послышались шаги, Поворов обрадовался им, как родным. Бокс ему явно не понравился.
Открылась дверь. Поворов сделал попытку встать и направиться к вошедшему надзирателю, но тут же он был остановлен окриком:
— Сидеть!
Поворов испуганно замер на скамье.
Надзиратель поставил на пол поднос, на котором стояла алюминиевая миска с дымящейся пшенной кашей, из миски торчала алюминиевая ложка. Рядом с миской расположился стакан с горячей жидкостью, напоминавшей чай, а на стакане лежал толстый кусок черного хлеба.
— Завтрак! — коротко пояснил надзиратель. — Ешь быстрее, через десять минут оформлять в камеру будут.
И закрыл опять дверь на ключ.
Поворов еде обрадовался, даже такой, непритязательной — голод не тетка. И подняв поднос с пола, поставил его на сиденье, а сам пристроился рядом.
С виду напоминающая чай жидкость оказалась морковным кофе, подслащенным сахарином или другим заменителем сахара.
Каша была сварена на воде и тоже подслащена. Горячая.
Хлеб был как хлеб. Черный. Съедобный.
Если бы Виктору подали дома такой завтрак, он бы удивился донельзя. Изредка он и дома ел кашу, сваренную на молоке, или черный хлеб, но только в сочетании с другими продуктами, в основном с деликатесами.
Поэтому Поворов сам удивился, когда с жадностью съел весь завтрак, «тюремную баланду», как он мысленно обозвал его, И выпил даже морковный кофе.
«Я знаю пословицу: „Дома и солома едома!“ — сказал сам себе Виктор. — Но в применении к тюрьме?.. Или отныне тюрьма — мой дом родной?»