Вчера с двух сторон от ее машинки болтались две пары ног, туго втиснутых в тесные брючины из темного, видимо, дорогого материала. Она еще издали заметила, что один из этих типов староватый, другой помоложе и у обоих какая-то несвежая значительность в облике, как бы взятая напрокат в одном и том же заведении. Оба они были на вид такие сытые, и тот, что помоложе, щеголял маленькими квадратными усиками. Как бы там ни было, но дело, с которым они пришли, явно не предвещало ничего хорошего. Миранда кивнула им, подвинула себе стул и, не снимая ни шапочки, ни перчаток, точно в спешке, протянула руку к пачке писем и к стопке бумаг, отпечатанных на машинке. Те двое не двинулись с места, шляп тоже не сняли. Наконец она сказала им:

— С добрым утром, — и спросила, не ее ли они ждут.

Мужчины сползли со стола, оставив на месте несколько смятых страниц, старший осведомился, почему она не покупает облигаций займа свободы. Миранда пригляделась к нему, и впечатление от этого человека осталось у нее неважное. Одутловатое лицо, толстые губы, глазки маленькие, тусклые, и Миранда удивилась, отчего это все, кого отобрали для работы на войну дома, почти все такого пошиба. Он может быть кем угодно, подумала она: антрепренером гастролирующих эстрадников, учредителем дутой нефтяной компании, бывшим содержателем пивной, рекламирующим новое кабаре, продавцом автомобилей — любым деятелем любого сомнительного предприятия. Но теперь он стал патриотом из патриотов, теперь он работает на благо страны.

— Послушайте, — спросил он ее, — а вам известно, что сейчас идет война?

Неужели ему нужен ответ на такой вопрос? «Спокойно! — скомандовала себе Миранда. — Этого следовало ожидать. Рано или поздно это случается. Не теряйся». Человек погрозил ей пальцем.

— Ну так как, известно или неизвестно? — повторил он, точно добиваясь ответа у заупрямившегося ребенка.

— Да, война! — подхватила Миранда тоном выше и чуть ли не улыбнулась ему. Это уже у всех вошло в привычку, это получалось как-то само собой, и, когда приходилось слышать или произносить такие слова, губы раздвигались в мистической, возвышенной улыбке. C’est la guerre [5] . Так даже лучше, независимо от произношения, и каждый, каждый раз надо было пожимать плечами.

— Да-с, — ядовито проговорил тот, что помоложе, — война.

Испуганная его тоном, Миранда встретилась с ним глазами; взгляд у него был поистине безжалостный, поистине пронизывал холодом, такой можно встретить только в безлюдном переулке позади наведенного на тебя пистолета. Выражение этих глаз на минуту придало осмысленность его лицу, в общем-то совершенно неприметному. Такие лица бывают у людей, занятых делами, для них посторонними.

— Идет война, и некоторые люди покупают облигации займа свободы, а других это будто и не касается, — сказал он. — Вот о чем речь.

Миранда нервно сдвинула брови — верный признак пробуждающегося страха.

— Вы их продаете? — спросила она, снимая чехол с машинки и тут же опять надевая его.

— Нет, не продаем, — сказал старший. — А просто интересуемся, почему вы до сих пор не купили. — Тон у него был настойчивый, зловещий.

Миранда начала было объяснять, что денег у нее нет и, где их взять, она не знает, но старший перебил ее:

— Можете не оправдываться. Немцы вторглись в несчастную Бельгию, и никакие оправдания вам не помогут, как вы, наверное, сами понимаете.

— Когда наши солдаты сражаются и умирают в лесах Белло, — сказал тот, что помоложе, — каждый может внести пятьдесят долларов и помочь победе над бошами.

Миранда быстро заговорила:

— Я получаю восемнадцать долларов в неделю, больше у меня нет ни цента. Я просто ничего не могу купить.

— Можете выплачивать по пять долларов в неделю, — сказал старший. Они будто каркали, перебрасываясь словами у нее над головой. — Как выплачивают некоторые и у вас в редакции, и в других местах.

Миранда замолчала, отчаявшись, и подумала: «А если бы я не струсила и сказала бы все, что думаю на самом деле! Если бы сказала им: пропадите вы пропадом с вашей грязной войной! Спросила бы вот этого молодчика: а, собственно, вы-то что? Почему вы сами не гниете в лесах Белло? Вас бы туда…»

Она стала прибирать письма и бумаги на столе, но пальцы у нее плохо слушались. Тот, старший, продолжал бубнить свою заученную речь. Сейчас, конечно, всем приходится нелегко. Все, естественно, терпят лишения. Каждый должен внести свою лепту. Но если уж на то пошло, так заем свободы — это самое надежное помещение капитала. Все равно что держать деньги в банке. Да, да! Правительство гарантирует их сохранность, а куда же лучше помещать свои сбережения?

— Я с вами совершенно согласна, — сказала Миранда. — Но у меня нет сбережений, и помещать мне нечего.

Конечно, гнул он свое, пятьдесят долларов ничего не решат. Но с ее стороны это просто будет доказательством веры в общее дело. Это докажет, что она лояльная американка, исполнившая свой долг. Надежнее ничего быть не может. Да будь у него миллион долларов, он бы с радостью поместил все до последнего цента в этот заем…

— Вы ничего не потеряете, — проговорил он чуть ли не отеческим тоном. — А не вложите, тогда потери будут велики. Подумайте как следует. В вашей редакции вы единственная не подписались. Во всех других учреждениях у вас в городе подписка стопроцентная. В «Дейли кларион» никого не пришлось уговаривать.