Дошли до Дова слухи, что оставленное им местечко сказочным образом преобразилось. Проложена дорога, рубят лес, дымят высокие трубы, шумит ярмарка, кипит торговля. Не местечко, а город. В памяти всплыли кое–какие слова цадика. «Вот уж семь лет, как я, поступая по слову великого раби, всем сердцем стремлюсь исполнить предназначенное мне Небом. Не пришло ли время для новой беседы с мудрецом? — размышлял Дов.

Вечер. В доме раби не светится ни одно окно. «Странно, что раби не сидит над книгой в этот час», подумал Дов. Долго стучал он в дверь, наконец выглянул седой человек со свечой в руках.

— Кого тебе надобно, странник? — спросил человек.

— Я пришел к раби.

— А кто ты такой будешь? — вновь спросил человек и осветил свечой лицо путника.

— Я ученик его, — сказал Дов и увидел, как задрожала рука старика, и отражение огонька свечи забилось в двух крупных слезах на его щеках.

— Нет более с нами раби, покинул нас великий цадик, мир праху его.

— Аминь, — неосознанно сорвалось с языка Дова, и тут он вполне проникся страшным смыслом свершившегося. Похолодело нутро, прошиб холодный пот, сердце замерло от ужаса.

— Как зовут тебя, добрый человек?

— Дов.

— Проходи в дом. Незадолго до смерти раби приготовил для тебя конверт.

Трепетными руками Дов взял конверт, сломал печать. Не письмо, а короткая записка. Обращаясь к равному себе, мудрец не расточает слова. «Твое местечко превратилось в большой город. Раввина достойнее тебя не найти.»

Вот показались родные места. Все знакомо и незнакомо ему. Радость растворила горе в сердце скрытого цадика. Скоро, скоро встретит его на пороге дома любимая супруга, и как дым растает мучительно долгая тоска по милым чертам. И зазвенят детские голоса.

При въезде в бывшее местечко, там, где стояла старая ветхая синагога, выросла новая — бревенчатая и двухэтажная. «Здесь я буду говорить с людьми, здесь люди будут говорить со мной», — подумал Дов и вошел в дверь. Все тот же слуга при синагоге.

— О, неужели это ты? Вернулся? — воскликнул слуга, и испуг промелькнул в его глазах.

— Я вернулся, чтобы более не покидать родных мест. Не узнаю наше местечко!

— Да, да, много воды утекло. Как долго не было тебя с нами!

— Почему ты отводишь взгляд, не смотришь мне в глаза?

— Давай присядем, Дов, — сказал слуга, сел на лавку и указал собеседнику на место рядом с собой. Тревога шевельнулась в сердце вошедшего. Он остановил на слуге вопрошающий взгляд.

— Как долго не было тебя с нами, слишком долго, — повторил слуга.

— Не томи! Немедленно говори!

— Ты овдовел, Дов, — сказал слуга глухим голосом. Воцарилось долгое молчание.

— Как это произошло?

— Кто знает? Бедняжка ни на что не жаловалась. Только все говорила, что душа болит. Доктор подтвердил.

— Где дети?

— Их забрали к себе ее старики.

— Проводи меня на могилу.

Они вышли из синагоги. Шли молча. По дороге на кладбище им навстречу промчалась нарядная карета.

— Это едет наш будущий раввин, — сказал слуга и, словно извиняясь, добавил: «Слишком долго тебя не было с нами, Дов.»

«Он прав. Слишком долго. Хоть поступал я по предписанному мне, но результат, как видно, от судьбы. Теперь мне здесь не место», — подумал скрытый цадик.

Проводив царицу–субботу и досыта наевшись традиционного борща, приготовленного женой раби Якова, цадика из города Божин, хасиды потесней уселись за неизменным огромным столом и стали ждать появления самого раби. Вот–вот он возникнет на пороге своей комнаты, пройдет в середину горницы, займет хозяйское место за столом, погладит привычным движением ладони бороду, откашляется и начнет рассказывать сказку. Предвкушая еженедельное развлечение, собравшиеся с нетерпением поглядывали на дверь. Наконец–то дверь отворилась, из комнаты показался раби, и далее он проделал все, как ожидали преданные его хасиды, и только в последнем и главном пункте отклонился в пользу новизны.

— Слушайте меня внимательно, евреи, — торжественно произнес раби Яков, — сегодня я не намерен рассказывать сказку. Не делайте разочарованные физиономии. Сказка прозвучит обязательно, но не из моих уст. Соизвольте отдать честь всеми нами любимому Шломо, моему ученику и вашему товарищу. Этот хасид, как вам известно, жил прежде в Европе, в самом Париже, где набрался всевозможной мудрости и сказок в том числе. Шломо признался мне, что горит желанием поделиться с нами сочиненной им сказкой в восточном духе. Прошу, тебя, Шломо, занимай место рассказчика и начинай, — закончил раби вступительную речь и поменялся местами с Шломо.