– Звучит заманчиво, – выдыхаю я, радуясь возможности положить конец возникшему

напряжению.

Снаружи, где, похоже, находится ее святилище, Элис будто оживает. Она показывает

мне свои призовые розовые кусты, пышущие цветом и ароматом, белые и бледно-голубые

гроздья гортензий, ярко-желтые и пурпурные антирринумы. Мы устраиваемся за

столиком у дверей на кухню, и она выносит нам чай. Вдалеке, за пределами сада,

виднеется пастбище, на котором пасутся две лошади, а с краю находится конюшня. От

этого дух захватывает.

– Это похоже на картину, – говорю я, в восторге от природной красоты. – Или то, что

мне хотелось бы нарисовать.

– Вы тоже художница?

В смущении я пожимаю плечами:

– Балуюсь. Но я очень люблю искусство.

– Как Чарльз. – Она передает мне чашечку чая. – Его отец не позволил бы ему

заниматься творчеством, но я частенько задаюсь вопросом, мог бы он сотворить нечто

великое, если бы у него был выбор.

Я киваю, не зная, насколько могу себя выдать. Сент-Клэр нарисовал не очень

радостный портрет патриарха семьи. Элис хихикает:

– Ах, так он вам рассказал.

– Немного, – признаю я.

Она переводит взгляд на склон холма, на пестрых лошадей, похожих с этого

расстояния на маленькие фигурки.

– Я очень горжусь своим сыном. Хотя беспокоюсь, что он слишком много работает. –

Она искоса смотрит на меня: – Ведь так, разве нет?

Я улыбаюсь.

– Он и правда много работает. Но, думаю, получает от этого удовольствие.

Она кивает.

– Тем не менее приятно видеть его наконец остепенившимся, – говорит она,

одобрительно глядя на меня.

Я замираю. Подождите, она что, меня имеет в виду?

– О, эм, мы только начали встречаться.

– Да? – Она приподнимает брови.

– Все только завязывается, – краснею я.

– Что ж, должно быть, для него все серьезно. Чарльз никогда раньше не приводил

домой девушку.

Я удивлена:

– Правда?

Она ухмыляется, и я вижу присущую Сент-Клэру игривость и более мягкую версию его

ямочек на ее щеках.

– Правда, дорогая. – Она тянется, гладит ладонью мою руку, и я чувствую, какие

холодные у нее пальцы, несмотря на солнце. – Будь поаккуратнее с ним. Он кажется

твердым, как статуя, но покрывается трещинами быстрее, чем может показаться.

Мы довольно долго остаемся снаружи, и я рассказываю ей о своем детстве, о маме

и о том, как повстречала Сент-Клэра у «Кэррингерс». Затем она говорит, что ей лучше

присмотреть за приготовлением ужина, так что я направляюсь в дом, чтобы отыскать

свою дорожную сумку и, возможно, принять душ. Иду обратно через особняк и замечаю

щели в броне здания: несколько осыпавшихся со стен камней, скрипящие ступеньки,

недостающие кристаллы на люстрах и бра, увядшие цветы в потускневших серебряных

45

N.A.G. – Переводы книг

вазах. Это странное место, больше похожее на мавзолей, чем на жилой дом, и теперь я

понимаю, почему Сент-Клэр хотел сбежать отсюда подальше, чтобы начать новую жизнь.

Когда я прохожу мимо библиотеки, до меня доносится голос Сент-Клэра, и я уже

собираюсь зайти к нему и сказать, как мне понравилась его мама, когда осознаю, что он

понизил голос до шепота.

Я склоняюсь поближе к приоткрытой двери, чтобы послушать.

– …а это можно перевезти без рамы? – спрашивает он. – Какие у нее размеры?

Я замираю. Любые покупки произведений искусства, которые он осуществляет,

должны проходить через меня, если он доверяет мне свою коллекцию настолько, как об

этом говорит. К тому же картины, как правило, не продают без рамы – во всяком случае

не те, сделки по которым проводят законно. Что это нам дает? Я подхожу тихонечко

ближе и заглядываю через щель.

– Нет, – говорит Сент-Клэр, вышагивая по комнате. – Нет. Это не сработает, не после

последнего дела. В Штатах слишком большой ажиотаж, следующее я буду искать в

Европе. Угу. Тогда дай мне знать. Нам нужно будет выяснить, как удержать это вне зоны

действия радара.