— Пойдём, — сказала я, поднимаясь из-за стола и протягивая руку. Мозолистая кожа коснулась моей, но его пальцы сжались, когда он посмотрел на меня. — У меня есть кое-что для тебя.

— Для меня, — осторожно повторил он, но поднялся.

Я вывела его из столовой. Когда я хотела отпустить его руку, он не выпустил. Этого было достаточно, чтобы я шла быстро, как если бы могла обогнать оглушающие удары сердца или его явное бессмертное присутствие рядом. Я вела его по коридору за коридором, пока мы не оказались у моей маленькой комнаты для рисования, и он, наконец-то, отпустил мою руку, когда я потянулась за ключом. После тепла его кожи холодный воздух покалывал руку.

— Я знаю, что ты просила ключ у Элис, но я не думаю, что ты на самом деле заперла комнату, — сказал он за моей спиной.

Толкнув открытую дверь, я с прищуром обернулась через плечо.

— В этом доме все суют свои носы в чужие дела. Я не хотела, чтобы ты или Люсьен приходили сюда, пока я не буду готова.

Я шагнула в тёмную комнату и прочистила горло, молчаливая просьба для него зажечь свечи. У него это заняло дольше времени, чем я видела прежде, и я задумалась — что если манипуляции со столом отняли у него больше сил, чем он показывает. Суриэль говорил, что Высшие Лорды были Могуществом — и все же… все же что-то было действительно и абсолютно неправильно, если это всё, на что он способен. Комната постепенно наполнилась светом, и, ступив дальше в комнату, я отбросила тревоги в сторону. Я глубоко вдохнула и указала на картину, оставленную на мольберте. Я надеялась, что картин, прислонённых к стенам, он не заметит.

Он повернулся на месте, окидывая комнату взглядом.

— Знаю, они странные, — сказала я, мои руки снова вспотели. Я спрятала их за спину. — И я знаю, что они не такие… не так хороши, как те, что у тебя есть, но… — я подошла к картине на мольберте. Это был импрессионизм, не реалистичное изображение. — Я хотела, чтобы ты увидел эту, — проговорила я, указывая на мазки зелёного, золотистого, серебристого и голубого. — Это для тебя. Подарок. За всё, что ты сделал.

Жар поднялся к моей шее, щекам и ушам, когда он молча приблизился к картине.

— Это долина — с прудом звёздного света, — выпалила я.

— Я знаю, что это, — прошептал он, изучая картину.

Я отступила на шаг, не в силах наблюдать, как он смотрит на неё, жалея, что привела его сюда, обвиняя себя за вино за ужином, за глупое платье. Он рассматривал картину несчастную вечность, а затем посмотрел в сторону — на ближайшую картину, прислонённую к стене.

У меня желудок свело. Туманный снежный пейзаж с костлявыми деревьями и больше ничего. Это выглядело как… как ничто, я надеялась. Для всех, кроме меня. Я открыла рот, чтобы объяснить, жалея, что не отвернула остальные картины другой стороной, но он заговорил.

— Это был твой лес. Где ты охотилась.

Он подошёл ближе к картине, всматриваясь в мрачную, холодную пустоту белого, серого, коричневого и чёрного.

— Это была твоя жизнь, — уточнил он.

Я была слишком подавлена, слишком ошеломлена, чтобы ответить. Он подошёл к следующей картине, оставленной у стены. Темнота и насыщенный коричневый, и мерцающие проблески рубиново-красного и оранжевого, пробивающиеся сквозь них.

— Твой дом ночью.

Я пыталась пошевелиться, сказать ему прекратить рассматривать выстроившиеся у стены картины, но я не могла — не могла даже дышать нормально, когда он шагнул к следующей картине. Загорелая, крепкая мужская рука, сжатая в кулак на сене, бледные частички сена запутаны в золотисто-коричневых прядях — мои волосы. У меня желудок перевернулся.

— Мужчина, с которым ты виделась — в своей деревне.

Он снова склонил голову, изучая картину, и у него вырвалось низкое рычание.

— Во время ваших занятий любовью.

Он отступил назад, пробегая взглядом по ряду картин.

— Эта единственная хоть с какой-то яркостью.

Это была… ревность?

— Это было моё единственное спасение.

Правда. Я не буду извиняться за Айзека. Только не после участия Тамлина в Великом Обряде. Я не обвиняю его, но если он собирается ревновать к Айзеку…

Должно быть, Тамлин тоже это понял, потому что он медленно выдохнул, прежде чем перейти к следующей картине. Высокие мужские тени, капающая кровь с их кулаков, с их деревянных дубинок, залила и заполнила все края картины, в то время как тени возвышались над скрюченной на полу фигурой, истекающей кровью и с вывернутой под неправильным углом ногой.

Тамлин выругался.

— Ты была там, когда они сломали ногу твоему отцу.

— Кто-то должен был умолять их остановиться.

Тамлин бросил слишком понимающий взгляд в мою сторону и повернулся посмотреть на оставшиеся картины. Они были там, все раны, что я медленно залечивала за эти несколько месяцев. Я моргнула. Несколько месяцев. Неужели моя семья верит, что я навечно останусь с так называемой умирающей тёткой?

Напоследок, Тамлин посмотрел на картину с прудом и звёздным светом. Он кивнул в знак благодарности. Но он указал на картину покрытого снежной вуалью леса.

— Вот эту. Я хочу эту.

— Она холодная и тоскливая, — сказала я, пряча дрожь. — Она вовсе не подходит этому месту.

Он подошёл к ней, и его улыбка, посланная мне, была гораздо красивее любых зачарованных лугов или прудов со звёздами.

— Тем не менее, я хочу эту, — мягко сказал он.

Я никогда ещё так сильно не мечтала больше всего на свете снять его маску и увидеть лицо под ней, узнать, соответствует ли он моим представлениям.