Мадам Дюмон пожала плечами:

— Возможно, опасность достаточно серьезная. Его сердце… Я не знаю. Он — в полном изнеможении. Лежит сейчас без сознания. И станет ли ему лучше, я тоже не могу сказать. Что же касается того, что с ним произошло, у меня нет никаких предположений…

Миллз снова кашлянул, прочищая горло. Голова его качалась из стороны в сторону, а на лице застыла страдальческая улыбка.

— Сэр, — обратился он к Хедли. — Если вы полагаете, что мы имеем дело с нечестной игрой, или думаете, что совершено нападение с целью убийства, — оставьте эти мысли. Как бы это ни казалось странным, вы получите объяснения по поводу этого от нас, так сказать, попарно. Я имею в виду то, что те же самые люди, которые присутствовали здесь вчера вечером, вновь собрались все вместе. Пифия и я, — он поклонился в сторону Эрнестины Дюмон, — находились вместе наверху в моем кабинете. И, как я понимаю, мисс Гримо и наш друг Мэнгэн были здесь внизу…

Розетта кивнула головой:

— Вы бы лучше послушали все с самого начала. Вам Бойд не рассказывал, что Дрэймен спускался сюда?

— Нет, я ничего не говорил об этом, — ответил Мэнгэн с некоторой горечью. — После того случая с пальто я хотел бы получить некоторые объяснения у кого–нибудь. — Он повернулся, мышцы его лица напряглись. — Полчаса назад, как вы можете убедиться, мы с Розеттой были здесь одни. У меня вышла ссора с Барнэби, обычное явление. Все переругались из–за того пальто, и мнения наши разделились. Барнэби ушел. Я вообще не видел Дрэймена, он оставался у себя в комнате все сегодняшнее утро. Каким–то образом Дрэймен вошел сюда и спросил меня, как он может связаться с вами.

— Вы считаете, что он что–то обнаружил?

Розетта презрительно фыркнула.

— Скорее всего он думал, что обнаружил. Очень загадочно. Он вошел, подергиваясь, как он это обычно делает, и, как уже сказал Бойд, спросил о том, как ему поговорить с вами. Бойд спросил его, что случилось…

— Не вел ли он себя так, как будто он обнаружил, гм, что–то существенное?

— Да, именно так. Мы оба аж подпрыгнули.

— Почему это?

— С вами было бы то же самое, — сказала невозмутимо Розетта, — если вы ни в чем не виноваты. — Она поежилась как от холода. — Итак, мы спросили, что случилось в конце концов? Он подергался немножко и сказал; “Я обнаружил, что у меня из комнаты пропала одна вещь, и это напомнило мне кое–что, о чем я забыл прошлым вечером”. Глупо полагаться на память сумасшедшего человека, хотя он выглядел вполне разумным. В общем, ему показалось, что, когда он лег вчера вечером спать, приняв снотворное, кто–то входил в его комнату.

— До убийства?

— Да.

— И кто же входил к нему в комнату?

— В этом–то весь вопрос! Он или не знал, или не хотел говорить, или это было просто видение. Вероятнее всего последнее. Я не вижу, — сказала Розетта столь же безучастно, — другого варианта. Когда мы задали ему этот вопрос, он уклонился от ответа и произнес: “Я действительно не могу этого сказать”. О господи! Как я ненавижу людей, которые не могут открыто сказать, что они имеют в виду! Мы оба были так раздосадованы.

— Бог с ним, — сказал Мэнгэн, чувствуя все большую неловкость. — Черт бы побрал все это, тогда я сказал ему…

— Сказали что? — быстро спросил Хедли.

— Я сказал ему: “Ну, если вы обнаружили так много, почему бы вам не пойти на место, где совершено это страшное убийство, чтобы обнаружить еще что–нибудь?” Да, я был обижен. Он задел меня за живое. В течение минуты он смотрел на меня, а потом сказал: “Да, кажется, я так и сделаю. Мне следует получше во всем убедиться”. С этими словами он вышел. Приблизительно через двадцать минут мы услышали такой звук, как будто кто–то с грохотом скатился вниз по лестнице… Как видите, мы не покидали комнаты, хотя… — тут он запнулся.

— Ты мог бы продолжать, — обратилась к нему Розетта с удивительным безразличием. — Я не возражаю, пусть все знают об этом. Я хотела прокрасться за ним и проследить. Но мы ничего такого не сделали. И через двадцать минут мы услышали, как он, спотыкаясь, спускается по лестнице. Когда он делал, наверно, последний шаг, раздался сдавленный стон и глухой звук, шлепок, я бы сказала. Бойд открыл дверь: там, скрючившись, лежал Дрэймен. Лицо его покраснело от прилива крови, вены на лбу посинели. Страшное дело! Естественно, мы сразу же послали за доктором. Он, будучи в бреду, прошептал что–то вроде слов “дымоход” и “фейерверк”.

Эрнестина Дюмон, оставаясь абсолютно беспристрастной, не отводила глаз от огня. Миллз сделал небольшой шаг вперед.

— Позвольте мне вмешаться в рассказ, — сказал он, наклоняя голову, — я, возможно, смогу дополнить его. Если, конечно, Пифия мне разрешит…

— Бог ты мой! — вскричала Эрнестина. Ее лицо было в тени, когда она подняла голову, но Рэмпол успел все–таки заметить, как сверкнули ее глаза. — Вы всегда изображаете из себя шута. Может быть, хватит? Пифия, Пифия… Ну и замечательно! Я достаточно Пифия, чтобы знать, что вы не любите бедного Дрэймена и наша маленькая Розетта тоже его не любит. Господи! Что вы понимаете в людях? Дрэймен — хороший человек, несмотря на то, что он чуть–чуть сумасшедший. Он мог ошибиться. Он был накачан наркотиками. Но сердце у него доброе, и если он умрет, я буду молиться за его душу.

— Могу ли я начать — осведомился Миллз, ничуть не смутившись.

— Да, можете начинать. — Она состроила ему гримасу и замолчала.

— Пифия и я были в моем кабинете на верхнем этаже напротив кабинета Гримо, как вам известно. Дверь была открыта. Я перекладывал какие–то бумаги и заметил, как мистер Дрэймен поднялся наверх и вошел туда.

— Вы знаете, что он там делал? — спросил Хедли.

— К сожалению, нет. Он закрыл дверь. Я даже не могу предположить, чем он там занимался, так как из кабинета не доносилось ни звука. Спустя некоторое время он вышел оттуда в таком состоянии, которое я могу описать словами “неустойчивое положение”.