Близко сунулся Герасим Петрович, велел наклонить ухо.

— Ты не думай, я с попом договорился, он тянуть не будет…

Хотел еще что-то сказать, но заверещал сиповатый бабий голос, и все невольно повернули головы: показалась Фиска, шла, приплясывая под частушку:

Увидев снаряженный выезд, Фиска умолкла, отыскала глазами невесту и умилилась чужому счастью, чужому празднику, стала сморкаться, вытирать глаза. И жалко ее, непутевую, стало всем вокруг: тоже ведь живой человек!

Верхом на Бельчике гарцевал ухоженный Колька, заломил кубаночку, горячил коня.

Украдкой, для одних молодых, Герасим Петрович пробормотал:

— «Святой Кузьма, подь на свадьбу, скуй нам свадьбу крепку, тверду, долговестну, вековетну».

И махнул заждавшемуся Борису:

— Трогай!

Разом взвились ленты, загремели колокольчики, девки подхватили песню:

Разукрашенная тачанка с молодыми взлетела на бугор возле ветряка и покатилась вниз. Рядом скакал Колька, влитый в седло картинно, под Котовского.

В другой упряжке вдогон пластались кони…

Спохватившись, Герасим Петрович кинулся в избу ругаться с матерью невесты. Не догадалась дура-баба с вечера поставить холодец в погреб, теперь жди, когда застынет!..

Иван Михайлович Водовозов ехал с родней в тележке с коробом. Разнаряженная родня приехала из другой деревни. Откровенная зависть родни заставила его испытать в душе нескрываемое довольство. Она, родня-то, всегда подсмеивалась над его неудачливостью, пропащей головушкой называли и Настю. А она возьми да и подцепи себе вон какого жениха! Это ничего, что у него одна гимнастерка на плечах. Нынче на богачество иначе надо глядеть. Сегодня он гол как сокол, а завтра, глядишь, до него и не дотянешься. Если уж сам Котовский к нему, как рассказывала Настя… Нет, не прогадала дочь, нисколь не прогадала!

До церкви долетели бешеным скоком. Мотались конские морды, летела пена, заливались бубенцы. Скручивая коням шеи, Борис лихо осадил у церковного крыльца. Переполох копыт и дробь колес оборвались, точно отрезало, лишь бубенцы еще звенели с минуту, не менее. Семен Зацепа, строгий и прямой, свел невесту на землю и подставил локоть. На них глазели, напирали, перешептывались — Семен и бровью не шевельнет.

Томиться он начал в самой церкви, когда в лицо ему ударил сложный теплый запах, подогретый огоньками скудных свеч. Негромкий мужской голос за притворенными расписными дверями что-то обыденно бубнил, точно бранился.

В парадных и, казалось бы, тяжелых, наваленных одна на другую одеждах появился старенький священник, и у Семена дернулся кадык, — он точно увидел своего врага. Такие вот, патлатые и сладкоголосые, всю жизнь были заодно с офицерьем и всякими буржуями, вместе с ними причинили столько зла и ему самому, и всему трудовому народу… Очень вовремя сзади кашлянул Иван Михайлович, один раз, потом еще, еще. Семен увидел, как цвело лицо Насти, вспомнил, какое уважение оказала ему бригада, разрешив венчание, и унял себя, приблизился к попу с каменными скулами, с бровями в линию: дескать, ладно, делай свое дело, мы потерпим.

Дряхлый попишко глуповато, со страхом поглядывал на вооруженных людей. Лицо жениха не обещало ничего хорошего. Шашка, маузер, ремни… И поп заторопился, словно виноватый, стал частить проглатывая окончания фраз.

Колька, причесанный, со свечой в руке, стоял прямо, навытяжку, подражая Семену, но в умытом личике, в жадных глазенках горели неуемные ребячьи огоньки.

Снаружи в церковь вскочил Борис Поливанов, оставшийся при лошадях, заорал:

— Семен! Братцы… Банда!

Все лица разом дернулись назад, к дверям. Бахнул близко выстрел, на паперти раздались бабьи взвизги, крик.

Первым нашелся древний попик. Подхватив длинные негнущиеся полы своих одежд, он проворно юркнул внутрь и слегка хлобыстнул дверцами царских врат.

Пальба уже трещала, не умолкая.

С высоты церковного крыльца Семен разглядел пригнувшихся к конским гривам людей, зеленые лоскуты на бараньих шапках, карабины. Отметил, что сидят они не на подушках с веревочными стременами, а в настоящих седлах. Матюхинцы! Откуда их черт занес? Уж не поп ли предупредил? Ну, если только поп!..

Колька, потеряв свою нарядную кубаночку, бросился в седло, рванул повод, и Бельчик, сев на круп, брыкнул передними копытами. Борис Поливанов, лихорадочно выпрягая лошадь из тачанки, кричал:

— Семен, ты своих не бросай! Мы их задержим!

«Эх, пулемет бы!..»

Зацепа кинулся обратно в церковь.

Девка совсем потеряла голову. Семей выругался. Ах, наказанье! Ну куда ее сейчас?.. Спрятать бы…

Возле церкви кипела короткая схватка. Бухали выстрелы, взмахивали шашки. Мало, мало наших! Неужели не услышат в Шевыревке? Нет, вон кто-то вырвался, пригнулся к конской шее и полетел. Господи, хоть бы это был Колька… Доскачет, скажет!

Не выпуская руки Насти, Семен поворотил за церковь. Побежали вдоль стены. За ними отец Насти, Водовозов.