Шрифт:
С ним спорили двое — один генуэзец в обычной для этого города черной одежде, другой пестрый венецианец.
— А ей-ей, дорого хочешь!.. — говорил длиннолицый и бледный генуэзец с тонкими змеями бровей. — Ведь кости у тебя совсем неизвестного мученика!
— А тебе бы за эту цену полфунта апостола Петра, что ли, отпустить?.. — с иронией пробасил патер. — Шалишь!.. Нигде дешевле моего не получишь! И ты напрасно скупишься, — обратился он к венецианцу, — всего одну лодыжку святого взял: на одной лодыжке далеко не уедешь!..
Путники заночевали в Пизе и с первыми лучами солнца покинули базар мертвецов.
За восточными воротами начиналась дорога на Флоренцию; по обе стороны ее узкими полосами тянулись кладбища древнеримских времен.
Путники шли, точно в аллее из памятников — башен, саркофагов, часовен и земляных насыпей; все было полуразрушено, заросло кустами и деревьями; давно опустошенные усыпальницы глядели черными впадинами входов; Ян несколько раз останавливался и разглядывал художественные скульптурные украшения на них; могилы бедных людей — маленькие, чуть заметные холмики либо неглубокие провальцы — ютились повсюду; над ними трудилось множество гробокопателей, добывавших полуистлевшие кости и глиняные статуэтки разной величины. Аллея тянулась с четверть стадии; дальше памятники исчезали и только несколько курганчиков сменили их. Над ними тоже работали десятки людей.
Луиджи, успевший устроить в Пизе какой-то оборот с мощами одного из сорока тысяч младенцев, избитых Иродом, беззаботно распевал песни; Марк и Мартин обменивались впечатлениями и мыслями. Мартин с негодованием говорил, что духовенство толкает людей в объятия дьявола, а не Бога.
Ухо Луиджи уловило фразу: — «надо быть честным» — и он повернул к Мартину лицо.
— А что такое значит «быть честным»?.. — с любопытством осведомился он.
— Значит — не обманывать… — ответил Мартин.
— Это кто же так учит?
— Евангелие.
Луиджи покачал головою.
— Вот потому-то папы и запретили читать его!.. — убежденно сказал он. — Прочли — и черт знает что в башках у вас поделалось! Вся жизнь, братишки, обман! Только мертвые могут обойтись без него. Твоя «честность» просто глупость!
— Нет, Мартин прав… — вмешался Марк. — Не делай людям того, чего не хочешь, чтобы сделали тебе!
— Это еще откуда? Из Торы, что ли?.. — воскликнул Луиджи. — Всего на три дня я расстался с вами, а до чего вы поглупели без меня!..
— Ведь ты совсем язычник!.. — заметил Мартин.
— Врешь — католик, вот крест! — он вытащил из-за воротника шнурок и маленький крестик, — и верую, как и все! А вот вас двоих следовало бы подвесить за хвост да поджарить с полчасика!
— А вот этого хочешь?.. — пророкотал Адольф, показывая кулачище.
— Кушайте сами, моя умница! — откликнулся неаполитанец, запел и стал погонять ослика, замедлившего шаг.
ГЛАВА XXX
Ровная, много веков выстоявшая дорога была очень оживлена; местность кругом нее раскидывалась холмистая, поля чередовались с густыми лесами; то здесь, то там виднелись деревни, укрепленные замки и небольшие городки, обнесенные стенами; иногда приближаясь, иногда совсем вдали синела Арно. Путь несколько раз пересекали впадавшие в нее речки; над ними выгибались арки мостов.
Путники шли не спеша и объедались чуть не даром продававшимся виноградом; Адольф поглощал его такое количество, что Луиджи уверял, что если он шлепнется, то с ним случится то же, что с арбузом.
На третьи сутки в легкой фате тумана залиловели впереди горы Флоренции и перед вечером путники достигли до городских ворот. Опять вырос перед ними лес из башен синьоров и множества церквей; опять раскинулся лабиринт темных и узких улиц.
Первое, что бросилось в глаза, была особенная одежда обитателей города — на всех были надеты зеленые, красные или коричневые и белые плащи с капюшонами и шапочки-колпаки с околышами тех же цветов, с медалями на них.
На площади путники остановились в изумлении: посредине ее, сыпля искрами, горели два костра и на них жгли цельные куски сукон разных окрасок; груда их лежала в ожиданий очереди; это под наблюдением старшин цеха уничтожали забракованный ими товар: Флоренция славилась лучшими в мире сукнами, бархатом, скульпторами и ювелирами и строго блюла за доброкачественностью своих производств. Близ одного из костров тесною кучей стояли оборванные и отощалые люди без колпаков и скованные цепями — то были рабы, выведенные на продажу. Покупатели приценивались, ощупывали и рассматривали их как скот [3] .
3
Католическая церковь находила, что крещение не освобождает от рабства (папа Целестин V, епископ флорентийский Антоний.) Наказания рабов жесточайшие: за воровство и покушение на бегство — сожжение; за покушение на убийство волочили по земле к месту преступления, там отрубали преступнику правую руку и вновь волочили на площадь, где вырезывали из спины и рук 4 куска мяса; затем четвертовали. Купля-продажа людей пала в Европе в конце XVII в., последняя нотариальная запись о продаже людей имеется от 1677 (Генуэзский архив.) Наибольшее количество рабов поставлялось с западных побережий Средиземного моря, а позднее — с побережий черноморских.
С конца XIV в. — наибольшее количество рабов было из русских и славян.
Дешевле всего ценились татары и татарки; самые дорогие — были русские, причем женщины ценились выше мужчин. Сохранилось письмо знатной флорентийки Строцци, в котором она пишет, что русские рабыни выдаются своей красотой, сложением и сметливостью. Татары считались наиболее преданными своим господам. Часто тело рабов было испещрено таврами их господ.
Площадь окружали различные лавки; около ювелирных мастерских и перрукьеров на длинных скамьях сидели и беседовали люди; отовсюду слышался говор и восклицания. Иногда в роскошных паланкинах по четверо дюжих рабов проносили знатных дам, выглядывавших из-за раздвинутых занавесок. Ближайшая кампанилья рассыпала высоко в воздухе серебро — зазвонила к Аве-Мария; отозвались десятки колоколен — «пчелы запели над городом», как говорили тогда.
Путники находились в это время на мосту через Арно. Закатывалось солнце; часть гор, кольцом окружающих Флоренцию, и вершин кампанилл казались нарумяненными. Широкая река сделалась густо-синею, как сапфир; вместо берегов тянулись сплошные линии трех- и четырехэтажных белых, розовых, красных и коричневых домов, обрывавшихся прямо в воду; у некоторых окон чернели привязанные лодки; последние лучи делали картину еще ярче и разнообразнее.