По сведениям Палеолога, Государь страшно разгневался и воскликнул:

«Принять такую миссию от враждебного Монарха! Эта женщина или негодяйка, или сумасшедшая… как она не поняла, что принимая такие письма, она рисковала скомпрометировать меня и Императрицу» (T. II. С. 144) [387] .

По Высочайшему повелению, Васильчикова была выслана из столицы.

Эти два факта и доходящие до Государя слухи о готовности его будто бы заключить сепаратный мир побуждают его при всяком удобном случае провозглашать свою решимость довести войну до победного конца. В таком смысле изложен его приказ войскам в день Георгиевского праздника:

«Будьте уверены, что, как я высказал это в начале войны, я не заключу мира, пока последний враг не будет изгнан с нашей земли. Я не заключу этого мира иначе как в полном согласии с нашими союзниками, с которыми мы связаны не бумажными трактатами, но действительною дружбою и кровью, да хранит вас Бог».

«Это, — замечает Палеолог, — лучший ответ на сделанные недавно авансы со стороны Германии через посредство Великого герцога Гессенского и графа Эйленбурга» (T. II. С. 147).

Этими же мыслями исполнен новогодний (1916) приказ Государя:

«…Проникнетесь мыслью, что не может быть и не будет мира без победы. Каких бы усилий, каких бы жертв эта победа нам ни стоила, мы должны дать ее отечеству» (T. II. С. 153).

А пока Государь, верный союзникам, проявляет твердую волю в выполнении своих обязательств, адвокат Керенский, будущий идол толпы, ориентируясь на Ленина и Циммервальд [388] , собирает тайное совещание социалистов, которое постановляет: «Лишь только мы увидим окончательное приближение кризиса войны, мы должны опрокинуть самодержавие, взять власть в свои руки и установить социалистическую диктатуру» (T. II. С. 149).

В январе 1916 года, по случаю увольнения председателя Совета министров Горемыкина и назначения на его место Штюрмера, а вслед за сим и министром внутренних дел на место уволенного Хвостова, Палеолог так характеризует Штюрмера:

«67 лет, личность ниже незначительности, интеллигентность жалкая, ум ничтожный, характер низкий, честность сомнительная: никакой опытности и никакого разумения в крупных вопросах, однако довольно искусный талант в интригах и лести» (T. II. С. 170) [389] . «Но он не лишен культуры, он интересуется историей, особенно анекдотической и бытовой. Каждый раз, что я имею случай с ним соприкасаться, я расспрашиваю его о прошлом России, и его беседа не причиняет мне скуки» (T. II. С. 270) [390] .

Вслед за сим Палеолог отмечает, что Штюрмер назначил «шефом своего секретариата Манусевича-Мануйлова». «Этот выбор, — пишет он, — производящий скандальное впечатление, — знаменателен» (T. II. С. 171) [391] .

Характерно, что Бьюкенен высказывает то же самое: «Чтобы показать, что это был за человек (Штюрмер), я укажу лишь на то, что он взял к себе начальником кабинета прежнего агента охранки (тайной полиции) по имени Мануйлова» (T. II. С. 6).

Очевидно, оба посла не сговаривались, но что их осведомляли одни те же лица, подчиненные одной и той же тенденции. Дело в том, что Мануйлов никогда ни «шефом секретариата», ни начальником кабинета, ни председателем Совета министров, ни министром внутренних дел не был, уже по одному тому, что такой должности вообще не существовало, а был лишь одним из многочисленных «состоящих по министерству», который по секретным делам ходил с заднего крыльца к министру. Личность это действительно была подозрительная, но мало ли кого по необходимости приходится принимать государственным людям, доказательством чему является уже одно то, что французский посол виделся с ним, как в Петрограде, так и в Париже. Но кто-то был заинтересован дать иностранным дипломатам неверные сведения, из которых они вывели логичное, по-видимому, но неправильное по существу заключение, придавая назначению Мануйлова симптоматическое и неблагоприятное для Штюрмера значение.

В своих воспоминаниях Палеолог неоднократно высказывает подозрения в склонности Штюрмера к политике, направленной против интересов союзников и стремящейся к заключению сепаратного мира. Такие тенденции, приписываемые лицу, избранному Государем в качестве своего ближайшего сотрудника, и другие его свойства не могут быть оставлены без внимательного рассмотрения, тем более, что обвинения против Штюрмера шли и гораздо дальше.

В оппозиционных кругах нового премьера прямо называли изменником. Если в том же, как мы видели ранее, была взята под подозрение и супруга Императора, то весьма понятно, что это колебало и положение самого Царя. А насколько положение в этом отношении было остро, видно из слов Государя о М.А. Васильчиковой, когда он выразил, что «она рисковала скомпрометировать» его и Императрицу.

Штюрмер был отчасти таковым, каковым его характеризовал Палеолог, но не указанные выше его свойства близко интересовали французского посла, кардинальным вопросом для которого было отношение нового премьера к франко-русскому союзу. Зорко и подозрительно следя в этом отношении за Штюрмером, Палеолог озабочен и реакционностью его направления. Очевидно, внутренние дела России, с каким бы интересом ни относился к ним посол, были для него вопросом второстепенным и привходящим; в реакционности, в победе консерваторов Палеолог видел опасность для союза, а поэтому консервативное направление министра вызывало его беспокойство. Измена союзу и реакционность сливались в одну опасность.

Начнем с реакционности. Был ли Штюрмер реакционером? Конечно — да. Но предосудительна ли реакционность сама по себе? Ведь и в реакционности есть идея. Ее можно оспаривать, но нет основания признавать ее безнравственной. Перед реакционностью, в известные моменты истории, как например перед реакционностью Императора Александра III, должно преклониться, ибо это была реакционность принципиальная. Никогда никакой идейности у Штюрмера не было. Он был консерватором, потому что в соответствующем моменте его службы это было течение преобладающее, ведущее к почестям и карьере; он его воспринял, был им воспринят и поглощен им, но создавать из него какого-то столпа консерватизма было бы преувеличением его значения. Наконец, за почти полугодовое его управление министерством никто не сумел бы указать ни одной органической реакционной меры, им принятой: была лишь слабая борьба против нахрапа со стороны общественности и больше ничего.