При невыносимых условиях, которые складывались около Государя, положение его, как это видно из ставших достоянием всей читающей публики воспоминаний Палеолога, осложнялось еще отношением к нему Императорской Фамилии.

Несколько позднее Палеолог записывает следующее о госпоже Брасовой, морганатической супруге Великого князя Михаила Александровича, брата Государя:

«Честолюбивая, ловкая, лишенная всяких предрассудков, она демонстрирует в последнее время самые демократические убеждения. Ее круг, несмотря на свою замкнутость, часто раскрывается для левых депутатов. В придворных сферах ее обвиняют в измене самодержавию. Она от этого в восторге, так как это подчеркивает ее позицию и подготовляет ее популярность. Она высказывается с изумительной смелостью, которая в других устах привела бы к двадцати годам Сибири» (T. II. С. 179) [392] .

Далее Палеолог отмечает:

«Великая княгиня Мария Павловна давно тайно лелеет мысль увидеть одного из своих сыновей, Бориса или Андрея, восседающим на престоле. Поэтому она не упускает случая исполнять роль, к которой Императрица отнеслась небрежно» (T. II. С. 268) [393] .

Но помимо стремлений к личным достижениям, подрывают доверие к существовавшему в то время режиму и некоторые Великие князья; так, Великий князь Сергей Михайлович говорит:

«Французская промышленность достигла изготовления 100000 снарядов в день, мы же изготовляем их едва 20000. Какой срам! Когда я думаю, что все наше самодержавие приводит к такому бессилию, я становлюсь республиканцем!» (Палеолог. T. I. С. 342).

А вот что, с другой стороны, по вопросу о снабжении повествует Легра:

«Один русский артиллерийский генерал ходатайствовал перед правительством о постройке завода для выработки снарядов, средства на которую давал богатый московский промышленник Второв. Разрешение зависело от Великого князя (Сергея Михайловича) как фельдцейхмейстера [394] . Великий князь, — пишет Легра, — не дал благоприятного отзыва. О! Он тоже и не отказал. От него зависело только протянуть дело: эта великая тактика русских. Просителям он отвечал:

— Зачем нам давать себе этот труд? Мы сделали в Америке и Японии огромные заказы; мы рискуем быть переобремененными.

Великому князю указывают на выгоду отечественного производства, хотя бы уже со стороны ускорения дела.

— Нет, право, к чему же? — отвечает Великий князь тоном любезным и усталым. И он сплавлял просителей» (С. 16).

А крылатое слово о республиканстве, слетевшее с уст Великого князя, делало свое злое дело…

Более значительную роль в оппозиции Государю сыграл Великий князь Николай Михайлович.

Вот несколько ярких характеристик, которые приводит о нем Палеолог:

«Замечаешь в глубине его души широкую рану (неудовлетворенного?) честолюбия, угадываешь брожение честолюбивых мечтаний и неосуществившихся надежд. У него есть сознание его личных достоинств, которые недюжинны, и он считает себя подходящим для первых ролей. Между тем он сознает себя неизвестным, пренебрегаемым, бесполезным и бессильным, подозрительным для своего Монарха и своей среды, связанным с образом правления, который он презирает, но из которого он, тем не менее, извлекает огромные выгоды. Во многих отношениях он заслуживает прозвища „Николая-Эгалитэ“ [395] , над которым он охотно подшучивает. Между другими сходными чертами с герцогом Орлеанским он обладает слабостью характера последнего. Он слишком предается критике и сплетням, чтобы быть человеком действия, инициативы и власти» (T. I. С. 364).

«Николай Михайлович более критик и фрондер, нежели заговорщик; он слишком любит салонные эпиграммы. Ни в каком случае он не человек авантюры или атаки» (T. III. С. 165) [396] .

Сильно забегая вперед, приводим о нем еще несколько характерных строк.

«8/21 марта 1917 года, проходя по Миллионной, замечаю Великого князя Николая Михайловича. Одетый в черное, похожий на старого чиновника, он бродит кругом своего дворца. Он открыто стал на сторону революции, и он преисполнен оптимизма. Я знаю его достаточно, чтобы не сомневаться в его искренности, когда он утверждает, что гибель самодержавия обеспечивает отныне спасение и величие России, но я сомневаюсь, чтобы он надолго сохранил эти иллюзии, и я желал бы, чтобы он не потерял их, как Филипп-Эгалитэ!» (Т. III. С. 261) [397] .

Увы, эпиграммы и фрондерство привели Великого князя к гибели в чрезвычайке Петропавловской крепости, как и «Филиппа-Эгалитэ» на эшафоте.

Такое отношение некоторых членов Императорской Фамилии к Верховной власти впоследствии, по сведениям Палеолога, перешло в настоящий заговор. Пока что это фрондерство оказывает уже свое вредное влияние, заражая собою и высшие классы общества.

25 июля / 7 августа Палеолог передает свой разговор с князем X.

«Князь, тип старого русского дворянина, важного облика, ума широкого и культурного, преисполненного горячего и гордого патриотизма. После длинной и пессимистической тирады он с охотою распространяется о смерти Павла I» (T. II. С. 332).

Очевидно, такие разговоры все время слышались около посла, ибо он заносит в свой дневник:

«Несомненно, Император Николай останется до конца верен союзу, я не испытываю в этом отношении никаких сомнений. Но он не бессмертен. Сколько русских даже, и в особенности в его ближайшем окружении в настоящий момент тайно желают его исчезновения. Что произошло бы при перемене царствования? В этом отношении я не делаю себе иллюзий: разгром России последовал бы незамедлительно… Если Россия не найдет в себе сил сыграть свою роль союзницы до последнего часа, если она ранее времени выйдет из борьбы, если она падет в конвульсиях революции, она неминуемо отделит свои задачи от наших; она поставит себя в невозможность участвовать в выгодах нашей победы, и ее поражение сольется с таковым же Центральных держав» (T. II. С. 328–329).